– Понял, шеф, – покаянно отозвался Бачурин. – Я и вправду не верил!
– Теперь страхуй меня все время! Глаз не спускай!
Куракин выхватил из мощной кисти Туза увесистый кейс. Макса запихивали в «Волгу», внезапно он открыл глаза и встретился взглядом с остроухим.
– Ты?! – Дернувшись, он освободил руку и сунул ее в пальто.
– Бац! – прямой правой пришелся в скулу, откинув голову назад. Куракин сноровисто проверил карман и вытащил «стрелку». «Вовремя», – подумал он.
– Что это? – спросил подоспевший Тимохин.
– Ручка, – ответил остроухий. – Думал, у него там оружие...
– А чемодан? Там есть и наша доля!
Степан вылез из машины и расстегнул куртку. Хохол отошел чуть в сторону и сделал то же самое.
– Какие проблемы? – Куракин ласково поглаживал «стрелку». – Пойдем в автобус, глянем, что внутри! Может, там и делить нечего! Только надо за ним присмотреть, Макс парень шустрый...
– Я останусь, – вызвался Ходаков. Он сидел за рулем и никак не вмешивался в ход событий.
– Давай, – кивнул Тимохин, а Степан протянул наручники:
– Наденьте, пока не очухался...
Куракин с «дипломатом» в руках направился к микроавтобусу. Чуть отстав, двигался Бачурин, щупая глазами Тимохина, который следил за каждым движением человека со звериными ушами. Сопло и Степан шли следом, наблюдая за хозяевами и контролируя друг друга. За ними важно шагал лжемилиционер. Замыкали процессию Хохол и Туз, настороженные и агрессивные.
Москва, 5 июня 1991 года, 15 часов 20 минут – 15 часов 25 минут, ЦК КПСС, кабинет Генерального секретаря.
После ухода спецкурьера Генеральный некоторое время сидел молча.
– А, гм... Как над ним надругались? – неожиданно спросил он.
– Заставили лизать промежность телохранительнице, – помолчав, ответил Евсеев. Завотделом никогда не думал, что станет разговаривать с Генеральным секретарем на столь щекотливую тему. – Он очень боялся, что подхватил какую-нибудь болезнь, обращался к врачам. Но все обошлось.
Кстати, он не указал об этом в рапорте. Мы сами узнали.
– Гм... Как это дурно. Такое не может быть терпимо! И мы этого терпеть не станем!! – Голос Генерального постепенно усиливался, и последнюю фразу он прокричал. – Хотя я и не сторонник подобных методов, но тут без них не обойтись!
Он вынул из подставки чистый лист бумаги и черными чернилами написал:
"Совершенно секретно. Экз, единственный.
Особая папка. Без протокола.
Решение Политбюро.
1. Учитывая, что президент Борсханы Мулай Джуба занимается каннибализмом, с особой жестокостью убил трех советников, направленных к нему Центральным Комитетом, с особым цинизмом обошелся со специальным курьером ЦК и таким образом дискредитирует идею борьбы против империализма и колониализма, подрывает авторитет лидеров национально-освободительного движения и компрометирует дружбу Советского Союза с народами Африки, согласиться с предложением Международного отдела о замене Мулай Джубы на посту президента его братом Тилай Джубой без официальных объявлений о произведенной перестановке.
2. Исполнение пункта первого настоящего постановления осуществить силами второй Экспедиции с привлечением технических возможностей ПГУ КГБ СССР..."
Размашисто подписавшись. Генеральный отложил бумагу.
– Это мы проведем на ближайшем заседании, а вы пока готовьте все необходимое, – ясные глаза остановились на лице Евсеева. – В политическом плане ничего делать не придется: для всех Тилай Джуба и есть Мулай Джуба. Продумайте техническую сторону, посоветуйтесь с Рябиненко, не вводя его полностью в курс дела. Надо обезопасить Тилая...
Евсеев кивнул.
– Мы его предупредим, у нас есть канал.
– А... – Генеральный кивнул на дверь.
Евсеев покачал головой.
– Вряд ли. В любом случае Тилай не сможет его отпустить.
– Жаль... Но вы все-таки подумайте. И, конечно, позаботьтесь о семье.
– Хорошо.
Евсеев не стал говорить, что у Карданова нет семьи. Это мало кого интересовало и не имело никакого значения. Наоборот – только облегчало дело.
* * *
Макс застонал, приходя в себя. Он был распластан на заднем сиденье «Волги», сильно болела голова, поташнивало. Ходаков сидел впереди, наручники лежали рядом. Карданов недоуменно посмотрел на свободные руки, пошевелил кистями.
– Что это за газ? – поинтересовался он и, всмотревшись в сторожившего его человека, узнал тиходонского знакомого. – А вы-то чего сюда притащились? У вас какой интерес?
– Ты из наших? – спросил тот.
– Из каких «ваших»? Я сам из своих! – Мощный организм быстро восстанавливался, и он чувствовал себя все увереннее.
– Я всю жизнь прослужил в Конторе. Потому и спрашиваю.
– А-а-а... Тогда ты угадал.
– А почему памяти не было? Сейчас ты какой-то другой стал...
– Про блокировку сознания слыхал? Так вот меня только вчера разблокировали.
– Вот суки! Так я и думал...
Хотя Макс Карданов не был похож на забитого жизнью Лапина, Ходаков продолжал испытывать к нему острую жалость.
– В Тиходонск не возвращайся. Там у тебя большие проблемы. Точнее, не у тебя, а у того, другого. Но это один черт.
Снова вспомнилась Лиса, вспомнился молодой Кедр, резким жестом он смахнул наручники на пол.
– Не заковал меня? Почему? Думаешь, и так справишься?
– Я не собираюсь с тобой справляться. Сейчас дам по газам, пока они там копаются, успею оторваться. Высажу тебя где захочешь, а сам – по своей программе.
– Вот так, да? – Макс внимательней всмотрелся в собеседника. – А почему?
– Надоело. И эти надоели, и вообще...
Тем временем Куракин выгнал из микроавтобуса двух «слухачей» и захлопнул дверцу.
– Шакалы, – сплюнул под ноги Ходаков. – Никак не нажрутся.
– А человек никогда не нажирается, – усмехнулся Макс. – Тем он и отличается от зверей. Пушка есть? Пойдем их перемочим и заберем бабки. Там штук восемьсот, «зелеными».
Было непонятно, говорит он всерьез или шутит.
Ходаков покачал головой.
– Это не для меня. Я таким куском подавлюсь.
– Может, и они подавятся... Но чаще глотают.
Москва, 19 августа 1991 года, 4 часа утра, кабинет Евсеева.
Леонид Васильевич озабоченно ходил по кабинету. Наглухо задернутые шторы, разобранная кровать в комнате отдыха и ночлег на работе говорили о приближении исключительных событий. В платяном шкафу стоял тяжелый черный «дипломат» специального курьера.