— Ох и умеешь ты производить впечатление на баб, — сказал Такэда завистливо. — Если уж эта зеленокожая загляделась!
Сухов рассмеялся, но не слишком весело. Он не знал, кому верить, старику с филином или зеленоволосой девчонке с ногами лягушки. А интуиция ничего не подсказывала.
— Эх, забыл у нее спросить об этих подземных стрелах! — в сердцах топнул ногой Такэда. Подошел к камню, потрогал надпись пальцем. — Жаль, что наш лингвер не видит ничего, он бы перевел.
Никита очнулся, подумал: если бы Праселк был из группы обеспечения Семерых, он говорил бы и действовал иначе. А главное, у зеленокожей лимнады по имени Глая были очень бесхитростные глаза. Живые и испуганные.
— Слышишь, профессор, — сказал Сухов, направляясь в обход камня. — Я плохо знаю фольклор. Кто такие хрипуша и трясея?
— Хрипуша, вероятно… э-э… хрипит, — любезно поделился знаниями Такэда, — а трясея… э-э… значит, трясет.
— Не знаешь, — констатировал Никита. — А Сол-разбойник с сыновьями?
— Про сыновей ничего сказать не могу, а вот сам разбойник — это скорее всего Соловей. Все-таки русские былины насчет всей здешней колдовской компании говорили правду.
Они углубились в чащу леса, мрачного и темного, без единого птичьего крика или стука дятла. И снова атмосфера чужого мира заставила их почувствовать страх и застарелую боль этих мест, заставила идти медленней и говорить тише. Бывший тракт зарос лесом практически весь, ничто уже не напоминало о его существовании. Лишь однажды путешественники набрели на скелет лошади да нашли черную стрелу без наконечника, протыкавшую метровый ствол сосны на высоте человеческого роста.
Пройдя с километр, уперлись в другое болото, повернули вдоль него и вскоре вышли на край поляны с высокой, до колен, травой. Посреди поляны стояла не избушка на курьих ножках, как ожидали друзья, невольно подгонявшие читанные в детстве сказки под реальность, а крепкая изба, сложенная из гигантских, не менее полутора метров в диаметре, серых, замшелых бревен. Изба была покрыта двускатной крышей, сбитой из половинок менее толстых бревен, и протыкала ее странная труба, похожая на морщинистый пень.
Путники обошли поляну кругом, но ни в одной из стен избы не заметили ни окна, ни двери, как, впрочем, не увидели и тропинки, соединявшей избу с миром вокруг. Строение казалось своеобразным памятником неолитической архитектуры, реликтовым объектом поклонения, но никак не жилищем, и тем не менее от него пахло живым духом, духом недобрым и угрюмым.
— Ох, чую, съеденному быть! — поежился Такэда.
— Избушка, избушка, стань к лесу задом, ко мне передом! — прокричал вдруг Никита, напугав Толю.
— Дом-дом-дом, — ответило эхо и не успело смолкнуть, как с протяжным скрипом в стене, напротив которой стояли люди, появилась дверь! Вернее, дверной проем. Впечатление было такое, будто часть бревен испарилась, растаяла, причем неровно — вверху уже, внизу шире.
— Гляди-ка, действует! — поразился Толя. В глухой черноте образовавшегося входа что-то зашевелилось, и на порог выполз тщедушный некто. Старик не старик, но двигался он по-стариковски неловко, медленно, спотыкаясь, держась за стены. Сначала друзьям показалось, что он пятится задом, однако, вглядевшись, они поняли, что у старика, по росту — карлика или гнома, нет лица. То есть голова его заросла волосами со всех сторон.
— Что за скоки да голки? [55] — проскрипел он. — Никого нет дома. — Как и чем он говорил — было загадкой.
— А ты разве не дома? — прищурился Никита.
— Ась? — сунул старик руку к огромному острому уху, заросшему седым пухом.
— Пень глухой, — проворчал Такэда. — Домовой, что ли?
Существо мелко закивало.
— Челядин есть, а тиуна нету. А вы кто будете? Почто шумите?
— Ты нас в дом пусти, да баньку истопи, да накорми, напои, а тогда и спрашивай.
— Не хами, — тихонько одернул Сухова Такэда. — Кто ж пустит после таких претензий?
— Это обычная формула сказки, — так же тихо отозвался Никита. — В принципе действовать надо только так, смело до наглости, сказители не ошибались, передавая поведение фольклорных героев.
— Эт мы могем, — снова закивал старичок, блеснув вдруг внимательным глазом под волосами на лице. — Проходите, люди добрые, если сможете.
— Разрыв-трава, — напомнил Толя слова болотной нимфы.
— Ничего она нам не сделает, прикажи только своему Сусаноо усилить защиту ног. Хотя вряд ли в этом есть необходимость. — Никита имел в виду приказ: диморфанты и сами знали, что им нужно делать.
Сухов первым направился к избе по высокой траве, которая заволновалась, стала хватать человека за зеркально блестящие сапоги, в которые превратилась нижняя часть существа-скафандра, но бессильно опала, вырываемая с корнями. Такэда шагнул на полянку, с любопытством понаблюдал за действиями травы, такой мягкой и нежной на вид, хотел высказать Сухову свои соображения, и в это время с неба послышался шипящий свист.
Какая-то тень мелькнула над избой, метнулась вниз, к людям. Никита разглядел раскаленную докрасна ступу, а в ней знакомую фигуру в меховой дохе, с филином на плече и с посохом в руке.
— Праселк? — омрачился Толя.
Но это оказался не колдун Праселк, встретивший их на тропе.
Ступа с глухим стоном ударилась о землю, окуталась дымом и почти сразу же остыла. На замерших людей смотрела суровая седая старуха с мохнатыми бровями и хищным крючковатым носом. Она так здорово походила на Праселка, что тот вполне мог быть ей если и не братом, то родственником.
— Фу! — сказала старуха хриплым мужским голосом. — Никак, витязским духом запахло.
— А в книгах Баба Яга говорит «русским» духом, — негромко ввернул Такэда, поклонился. — Добрый день, бабушка Ягойой.
Никита сделал то же самое. У него вдруг сильно задергало плечо, до боли, сердце дало сбой, и вдобавок ко всему в голове зазвенело, как от удара по уху. Показалось, будто у хозяйки ступы три головы. Правда, наваждение тут же прошло, но было ясно, что старуха пыталась его прощупать в пси-диапазоне! И ей это почти удалось, несмотря на своевременную защиту диморфанта!
На коричнево-сером морщинистом лице Ягойой отразилось разочарование, разбавленное каплей уважения.
— Вижу, гости вы непростые. Что ж, заходите в избу, покалякаем.
Ступа со старухой метнулась в дверь, сшибла заросшего сторожа и исчезла.
— Не верю я, что она нам поможет! — ровным голосом проговорил Такэда. — Кстати, заметил? Она горбатая.
Никита молча подтолкнул его к входу.
Они сидели за огромным деревянным столом и глядели, как старуха Ягойой колдовала у гигантской русской печи, доставая оттуда разнокалиберную снедь. Домовой с заросшим лицом, которого старуха называла Жива, относясь к нему безлично, как к предмету обихода, постанывая, носил блюда и расставлял по столу.