Казанкин вздохнул еще раз. Дело с явной гнильцой. Смутные упоминания о том, что Сихно работал на Шамана, резкое изменение направления следствия... Убийство Павловой таки осталось нераскрытым. А Коренев, навязший в зубах у местной мафии, отправлен в колонию.
Но личные впечатления и догадки не являются основанием к пересмотру приговора. По материалам дела майор осужден правильно. Сам он так не считает и написал уже около тридцати жалоб: его убрали по указанию преступной организации Шамана, видеозапись фальсифицирована. Просит о повторной экспертизе пленки. Ему, естественно, отказывают: оснований сомневаться в выводах экспертно-криминалистического отдела УФСК не имеется, а исполнять прихоти осужденных, которые не хотят отбывать срок, слишком накладно для государства.
Казанкин нажал клавишу селектора.
– Виктор Петрович, зайди ко мне.
Только сейчас он подумал, что Шпаркова в процессе не воспроизводила видеозапись, ограничившись оглашением протокола о ее содержании.
Председатель судебной коллегии по уголовным делам Сошкин пришел очень быстро. Он был педантичным, исполнительным и аккуратным человеком. И, подписывая отказы на жалобы Коренева, полностью исходил из материалов дела.
– Вы просматривали видеозапись?
Сошкин пожал плечами.
– На чем? Протокол изучал... Он деликатно замолчал.
В облсуде имелся один видеомагнитофон, и тот стоял в кабинете председателя. Теоретически его можно было перенести в любой зал заседаний, но кто станет беспокоить руководителя, кто потащит аппаратуру, кто подключит к телевизору, кто будет осуществлять демонстрацию? К тому же срабатывали психологические стереотипы: судейские чиновники привыкли к бумагам, а ход любого следственного действия обязательно отражается в протоколе, бери и читай, пленка – только дополнение к нему. Потому работали в основном по старинке – прочитывали материалы дела, и все...
– Ну давайте хоть сейчас посмотрим, после тридцати жалоб, – с укоризной сказал Казаикин.
Через несколько минут на экране новенького «Филипса» появилась левобережная лесополоса. Стриженный «под горшок» Сихно в спортивных штанах и кожаной куртке, быстрый верткий Коренев, осанистый Бобовкин – тот самый оперативник, молодые ребята – практиканты... Изображение было хорошим, четким и лишь иногда чуть подрагивало: съемка велась с рук, а местность не изобиловала гладкими дорожками. И звуковой фон передан хорошо: хлопки автомобильных дверей, треск оторванной ветки, чей-то шепот за кадром...
– Где? – Голос Коренева нес скрытую угрозу.
Подозреваемый будто съежился, а ведь встреть его на улице – не обрадуешься: наглая харя рэкетира, глазки-пуговки, округлые щеки, нос-картофелина, мощный торс, короткие ноги. У таких типов всегда бывает презрительное выражение, но у Сихно в данный момент оно отсутствовало.
– Покажите место, где закопан труп Павловой, – на этот раз официально сказал майор.
– Вот здесь!
Сихно сделал два шага, ковырнул носком кроссовки мягкую землю и отвернулся.
Теперь камера фиксировала вгрызающиеся в грунт лопаты. Рыжая почва отлетала в сторону, разбиваясь на мелкие комья.
– Ну, где? – слышалось за кадром, – Нет здесь ничего... Снова на экране появился Сихно. Он растерянно озирался.
– Забыл. Наверное, не здесь...
Запись прервалась. На темном экране метались рябые проблески. Наконец изображение возникло вновь.
Теперь снимали издалека, через ветки кустарника. В кадре двое. Оператор дал увеличение. Изображение, укрупняясь, надвинулось на экран. Коренев расстегнул задержанному наручники, с силой толкнул в грудь.
– Беги! – Голос доносился приглушенно, но отчетливо. – Беги, сука!
В руке майора тускло отблескивал пистолет.
– Не надо, не надо, – подозреваемый повалился на колени. – Я покажу, правда... Наденьте наручники... Сихно протягивал перед собой плотно сжатые руки.
Коренев сунул оружие за пояс.
– Ладно, в последний раз, – брезгливо сказал он, защелкивая «браслеты». – Если еще раз раз сдаешься – я тебя в эту яму и закопаю!
Кадр оборвался.
– А где нашли потом этого... рэкетира? – спросил Казанкин. – Неужели...
– Да, именно в той самой яме, – ответил Сошкин.
– Совпадение?
Председатель уголовной коллегии пожал плечами.
– Всякое в жизни бывает. В том числе и подобные совпадения. Но лично я в них не верю.
– Ладно, посмотрим окончание.
Казанкин тронул кнопку дистанционного пульта.
Сихно показывал пальцем на прогалину между кустарниками. Коренев стоял чуть сзади, внимательно наблюдая. Мордатый Бобовкин вытирал выпуклый лоб. Небритые пятнадцатисуточники начали копать. Лопаты, комья земли.
– Теперь в точку, – раздался чей-то голос.
– Грунт рыхлый. И трупный запах пробивается.
Крупным планом вонзающиеся лопаты.
– Ну и вонина, твою мать! – выругался кто-то из пятнадцатисуточников.
– Не ругаться, все на пленку ляжет, – строго приказал Бобовкин.
Под лопатами мелькнуло что-то белое. Женская рука.
– Осторожно, окапывайте вокруг.
Судмедэксперт затянутой в резину рукой отгребал землю с лица убитой. Камера метнулась от ямы к участникам оперативно-следственной группы.
Коренев с холодной ненавистью рассматривал Сихно. Лицо подозреваемого застыло и ничего не выражало. Так выглядят полностью опустошенные люди, которым больше нечего терять. Нервно курил Бобовкин. Старались держаться подальше от раскопанной могилы понятые.
В просторный комфортабельный кабинет председателя областного суда с цветного экрана просочилась нервозная, напряженная и гнетущая атмосфера «выводки».
Труп положили на носилки. Запись прекратилась.
– Пусть Коренев превысил власть, но яму с трупом показал именно Сихно, – медленно проговорил Казанкин. – Значит, он его туда и положил. Лет пять назад мы бы стопроцентно осудили его за убийство. Хоть десять раз отказывайся да меняй показания! А сейчас убийца считается неустановленным, а преступление – нераскрытым. Зато майор Коренев осужден. Где тут логика?
Председатель ни к кому конкретно не обращался, но, поскольку Сошкин сидел рядом, ему само собой отводилась роль собеседника. Но председатель уголовной коллегии не торопился отвечать.
Он еще помнил те времена, когда областная Фемида карала, невзирая на лица. Почти не взирая. Попадалась иногда крупная рыба, со связями, уходящими далеко наверх, тут появлялись могущественные ходатаи с просьбами «войти в положение». И входили: вместо четырнадцати лет определяли восемь или девять – в нижних пределах санкций. Речь всегда шла о хозяйственниках, попавшихся на взятке или хищении. Об убийце, разбойнике или грабителе хлопотать считалось дурным тоном, тут обладатель даже очень высокого кресла мог в одночасье его лишиться.