Словно во сне Тимшин добрел до работы, невнимательно выслушал инструктаж и принялся заполнять журнал перемещения задержанных. Сегодня в тюрьму отправляли двенадцать человек, выпускали троих, оставались сидеть двадцать два.
О случившемся следовало доложить начальству, но Тимшин чувствовал, что ничего путного из этого не выйдет – сам же окажется виноватым. Зачем брал малевку? Да еще и деньги получил! Вначале согласился, потом испугался и передумал? Вряд ли начальство поспешит его защищать, скорее начнет о себе заботиться, как обычно...
Конечно, самое простое передать послание по назначению. Пишут там всегда одинаковое: «не колись, мы тебя отмажем», или «бери все на себя, дадут условно», или еще какую-нибудь ерунду. А в ответ тоже гонят одно и то же: «спрячь вещи», «скажи Галке, что я был у нее», «Крыса, сука, всех сдает»...
Передать письмо, забрать ответ – ничего сложного здесь нет. Но только на этом они не успокоятся. Потребуют что-нибудь еще, потом еще... Коготок увяз – всей птичке пропасть!
Проведя заскорузлым пальцем со стершимся от сельскохозяйственного труда плоским ногтем по графам журнала, старшина отыскал так стремительно ворвавшуюся в его жизнь фамилию. Печенков находился в восьмой камере. Вместе с ним содержался Колеров...
Увидев, кто находится в соседях у адресата малевки, Тимшин донял, что передать ее не удастся. Хотя он и не вникал в тонкости милицейской работы, но знал, что Колеров попадает сюда не так, как все. Его привозит подполковник Коренев, и он же освобождает через трое суток. Значит, Колеров не обычный арестант, а человек Коренева. Если отдать Печенкову записку, Коренев узнает об этом очень быстро, и тогда его, Тимшина, постигнет печальная судьба многочисленных предшественников.
Старшина перевел дух. Это для него даже лучше. Те узнают, в чем дело, и сразу отвяжутся.
Придумав какой-то предлог, он отпросился у дежурного на полчаса и в назначенное время подошел к условленному месту. Там стоял один узкоголовый.
– Принес ответ? – хищно ощерился он, обнажая мелкие острые зубы.
– Не выйдет у вас ничего, братцы, – печально вздохнул Тимшин. – С ним «утка» сидит. Все, что в этой камере делается, опер тут же знает.
Острые мелкие зубы хищно заблестели. Казалось, что их в два раза больше, чем у нормального человека.
– Что за «утка»? Как фамилия?
Тимшин оглянулся по сторонам.
– Колеров. Сегодня его выводят, может, другую подсадят.
– Сегодня? – насторожился мелкозубый – Во сколько?
– Через час. Может, через два.
– А сколько всего выходить будут?
– Трое.
– Значит, так. Чтоб этот первым вышел. Ты понял?
– Его опер встречает.
– Не твоя забота.
Расставшись со старшиной, Сережка Фитиль прошел квартал и нырнул в подворотню. Здесь в неприметном замызганном «Москвиче» его ждал напарник – крепкоплечий Самсон. Фитиль быстро ввел его в курс дела.
– Точно. Надо этого гада выпотрошить.
– Старшина сказал, его опер встречает.
– Не пойдет же он с ним. Сдоит и отпустит. А мы его заманим в машину, отвезем за город и потолкуем.
На этот раз Лис не встретил Лешего, и он, переполненный информацией, вышел из калитки в зеленых железных воротах в квадратный, изрядно замусоренный и мрачноватый двор. Пройдя двор насквозь, он вышел на широкий проспект, привычно осмотрелся и сразу увидел двоих парней, приметы одного оказались знакомыми: высокий, вытянутая и сплюснутая голова. Второй пониже, но широкий в плечах и очень сильный. Они явно наблюдали за подворотней и, увидев освобожденного, переглянулись. Не фиксируя на них взгляда. Леший с безразличным видом прошел мимо. Словно самонаводящиеся торпеды, парни синхронно двинулись за ним.
По спине прошел холодок. Как и все опытные люди, особенно те из них, которые балансируют на грани жизни и смерти, он не верил в совпадения и очень остро чувствовал опасность. Связи Печенкова вполне могли сшиваться в районе ИВС, но знать его и интересоваться им при нормальном раскладе никак не могли. Значит...
Двойная жизнь рано или поздно приводит к тому, что можно потерять основную. Несколько раз Леший уже бывал на грани разоблачения. Однажды на «малине» в Новороссийске он столкнулся с двумя блатарями, которые знали его под разными фамилиями. Еще хуже, что и биографии его не совпадали. С фамилиями как-то можно отмазаться, но правдоподобно объяснить раздвоение жизни очень трудно. Потому что первая мысль, которая приходит в голову битому жизнью урке, – о ментовских штучках: «легендах», с помощью которых стукача внедряют в разрабатываемую среду.
Тогда он попер нахрапом – забожился самой страшной воровской божбой: «Век свободы не видать, буду я козел и блядь...», а потом схватил пику и пообещал на месте пришить каждого, кто усомнится в его кристальной воровской честности. Играл он очень убедительно, потому что другого выхода не было: если бы кто-то продолжал настаивать на своем – пришлось бы его резать, иначе кранты. Тут прав не тот, кто прав, а кто смелей и наглей...
Леший не оборачивался, но чувствовал, как враждебные взгляды буравят ему спину. На улице многолюдно, но это ровным счетом ничего не значит: что захотят, то и сделают. Помешать им мог только один человек – он сам. Леший прикинул свои возможности. Он был крученым, жилистым и умелым в драках, но против двух молодых парней вряд ли сможет устоять, тем более – один такой бугай. Если бы еще знать, что они пустые... Но нет, сейчас пустым никто не ходит – либо с пером, либо с «БОЛЬШОЙ»... А у него самого в карманах, кроме пятидесяти тысяч, поломанной расчески и ключа от квартиры, ничего не было.
Времени в запасе оставалось немного... Если ничего не придумать, через несколько минут наступит развязка... Впереди располагался небольшой универсальный магазин. Леший лихорадочно прокручивал в голове варианты и кое-что придумал. Хоть бы эти «быки» не потащились следом...
С беззаботным видом Леший нырнул в стеклянную дверь, подошел к первому же прилавку, косанул назад. Преследователи остались на улице. Не торопясь, он обошел торговые залы, в скобяном отделе остановился у прилавка с ножами и внимательно осмотрел представленный ассортимент. Под толстым стеклом лежало не менее трех десятков образцов. Кухонные, разделочные, столовые... Разных форм и размеров. С волнообразным лезвием для резки хлеба, похожие на пилочку – для сыра и лимона, с раздвоенным концом – для потрошения рыбы... По одному и наборами, наши и импортные, от пятнадцати до пятисот тысяч.
– Вам для рыбы или для мяса? – симпатичная девушка в аккуратном фирменном халатике подошла помочь потенциальному покупателю, несмотря на его затрапезный вид.
– Вот этот покажи... И этот...
Перебрав несколько штук, он выбрал универсальный нож подходящей длины, с крепким клинком и отверстием в верхней части массивной пластмассовой ручки. Он удобно сидел в руке, режущую кромку лезвия образовывали сотни проточек с одной стороны клинка.