– Правильно.
– Вот видишь... Я ведь против тебя ничего не имею... Просто есть убитый, есть раненый, есть уголовное дело. А я следователь. Вот я его и расследую. Ты говоришь, я пишу, потом проверяю. А суд уже будет решать.
Следак стал складывать бумаги в черную папку на «молнии». Сегодня лицо у него шелушилось меньше, чем обычно.
– Слышь, Иван Иванович... В Железноводске вода есть, источник красоты называется, если месяц поумываться, лицо как у младенца становится.
– Что? А... Да нет. Это, наверное, диабет проклятый. От матери по наследству перешел. Тут никакая вода не поможет, хоть мой, хоть пей...
– Валька моя ничего не пишет, не звонит?
– Не-а... Если бы приехала, я б тебе и свиданку разрешил. В моем присутствии, конечно. Ну ладно, пока. Если надумаешь какое ходатайство – давай. А то поздно будет, скоро думаю дело в суд направлять.
Иван Иванович подошел к хлипкой, выкрашенной унылой краской двери. Напоследок обернулся: не забыл ли чего. Кабинет для допросов представлял собой узкую, вытянутую, как пенал, комнату. Грязно-серые стены, зарешеченное окно под потолком, стол, привинченные по обе стороны от него табуретки. На одной сидел измученный человек в мятой выношенной одежде. Бывший сотрудник милиции, а сейчас никто. Больше в кабинете ничего не было.
– Сиди, я скажу, чтоб тебя забрали.
Дверь закрылась. Обычное дело: выводных не хватает, и ходить им лишний раз лень, вот и тянут, чтобы сразу двоих вести в корпус. Приходится сидеть. Хотя в тюрьме все время сидишь. И ждешь... Вызова на допрос, изменения статьи, передачи, суда. А больше всего ждешь освобождения. Есть же счастливцы: выходят под расписку, под залог... Но это крутые. Простых гноят до последнего.
В семьдесят шестой ментовской камере сидели известный адвокат и заместитель прокурора, каждый шел по громкому делу о крупных взятках, о них говорили по радио, изобличали в газетах, и что же? Когда шумиха улеглась, и тот и другой выскочили под залог. Остался сержант, задушивший с целью грабежа водителя такси, лейтенант, сбивший по пьянке на личной машине мужа с женой, дознаватель-взяточник, торговавший оружием старшина, двое из ночной охраны, насиловавшие припозднившихся женщин, и здоровяк прапор из вытрезвителя, насмерть забивший клиента. Освобождение им не светит, гадают целыми днями, сколько кому дадут.
Трофимов в этих разговорах участия не принимает, он себя виновным не считает и надеется на оправдательный приговор. Потому сидит в сторонке и даже беспочвенными фантазиями время убить не может. А в тюрьме нельзя жить сегодняшним – только завтрашним или вчерашним.
Вот и вспоминает, как здорово раньше было: приходил после работы к Валюшке, она ему ванну нарзана напустит, и лежит товарищ сержант, отмокает. Кожа пузырьками газа покрывается, и расслабляется все внутри, как будто не махался с пьяными, не заталкивал задержанных в «собачник» ПА, не замирал сердцем у двери, за которой неизвестно что – в лучшем случае нож или топор, а то и ружье...
Ванна огромная, метра два, он ногами в толстую палку упирается, которую Валюшка поперек ставит, тут глаз нужен: кто повыше – тому подпорку подальше, и наоборот. Она никогда не ошибалась... И с температурой тоже: горячую сделаешь – отдыхающий кричит, да и вредно, может сердце остановиться, прохладную – тоже плохо, неприятно, отдыхающий недоволен. А она всегда в самый раз угадывала, благодарили ее, специально к ней норовили попасть, цветы дарили, духи, конфеты... Валюшке работа нравилась, она про нее рассказывать любила, да и подарки приносила, в общаге все завидовали: «Опять Валька Трофимова с цветами да конфетами!» Сам-то он этого не слышал, но жена в красках рассказывала, да еще изображала, какое лицо было у соседки.
В нарзанной ванне хорошо лежать, полезно: усталость уходит, мышцы силой наливаются, и шишка начинает подергиваться. Он старался попозже подгадать, когда все уйдут: Валюшка тогда двери запирала, халатик сдергивала – и бултых голышом к нему! Понятно зачем... Только приходилось воду наполовину выпускать – они маленькие, так и захлебнуться недолго.
А после шли в парк гулять, он себе портвешка позволял сто пятьдесят, Валюшка мороженое ела, кофе пила...
– Скоро санаторий дом начнет строить, – как всегда, начинала мечтать она. – Я уже давно работаю, да и ты милиционер, тебе льготы положены, принесешь справку или письмо от начальства... Должны же нам однокомнатную дать?
Трофимов знал, что от положенной льготы и справки до квартиры расстояние агромадное, некоторые состариться успели, да все в очереди стоят. Но санаторий – дело другое, тем более если свой дом... Валюшка медработник, он милиционер. У санаторских-то таких льгот нет. Может, и проскочит! Надежда была, и перспектива сержанту нравилась.
Ему только то не нравилось, что жена на голых мужиков смотрит. Она хоть и маленькая – сто шестьдесят два, не симпатичная, и фигура хорошая. А тут за день тридцать ванн, ну пусть половина на мужиков приходится. Тут такого насмотришься!
– Ну и чудик ты, Вань, – смеялась жена. – Я же ванну подготовлю и ухожу, а он пока разденется, потом бултых! Я зайду спросить, как вода, так уже ничего и не видно, только голова торчит. И потом, я что, рассматриваю?
– Да, а когда воду выпускать? – заедался он. – Ты заходишь, а он стоит и елдак у него по колено! Сама говорила!
– Ой, и правда, было такое! – Валюшка всплескивала руками и конфузливо хихикала. – Потом девчонкам рассказывала, они не верили! Вот так висел, и толстый! Я аж испугалась...
– Тебе-то чего пугаться, – хмуро говорил он. – Пусть его жена пугается!
И будто невзначай спрашивал:
– А он высокий, этот мужик?
Сам Ваня из-за низкого роста комплексовал и думал, что у высоких все побольше, а значит, и самое главное, что есть у мужчины, тоже покрупнее. А раз так, то насмотрится Валюшка, соблазнится, да и бросит его к чертовой матери!
– Да не особо и высокий, – отвечала жена, вспоминая. – Как наш Михалыч. Может, чуть выше.
Тут Трофимова и вовсе начинало корежить. Михалыч был заведующим ванным отделением и подбивал к Вальке клинья. Она и сама рассказывала кое-что, и от других слухи доходили. Город-то маленький, все друг друга знают. Потому и старался Иван забирать жену после работы, да и днем, бывало, заскакивал, чтобы контроль чувствовала. А сомнения все-таки грызли: а ну как не уследил, вдруг она и с Михалычем в ванне кувыркается... Сколько раз подступался: расскажи начистоту, все прошу, только чтобы брехни между нами не было! А она божится, клянется, а то и в плач пустится. Он и успокоится. Так и жили. Хорошо жили!
А потом курортников все меньше стало, корпуса позакрывались один за другим, Вальку в уборщицы перевели, ни цветов, ни конфет, да и перспектива на квартиру растаяла сама собой. Она нервная стала, злая, то с соседкой поцапается, то с ним. А теперь и вовсе все разрушилось...
Из печальных размышлений Трофимова вывела распахнувшаяся дверь. Он вскочил, думая, что пришел выводной, но на пороге стоял хорошо одетый человек с резкими чертами лица и уверенным взглядом. Он его где-то видел... Точно! Он с напарником показывал фотографии чеченских боевиков. Следователь его называл: подполковник, а фамилия...