В аптечке кто-то до него основательно покопался, и прежде чем удалось найти флакон с нашатырем, вновь послышался рокот моторов.
Они проезжали мимо. Штабной «доди» майора Зекка и открытый белый лимузин на воздушной подушке. Сам майор сидел в лимузине рядом с водителем, постоянно оглядываясь на двух дам с зонтиками от солнца. Картина была настолько мирная и настолько нелепая, что Зеро даже зажмурился, пытаясь разогнать видение. Впрочем, когда картинка не рассеялась, он все же продолжал уверять себя: все это — не более чем галлюцинация, хотя бы потому, что рядом с мелкой сухощавой старушкой на сидении, обтянутом светло-серой кожей, улыбаясь и о чем-то оживленно рассказывая, сидела Роза… Роза Валлахо, серая мышка, домашнее насекомое, уходя-гасите-свет, его жена.
1 сентября 23ч. 08м.
— Мы потеряли восьмерых. Убитыми. Тяжело раненых и пропавших без вести нет. — Докладывая, поручик Соболь подсветил снизу свое лицо фонариком. Маска получилась совершенно жуткая, особенно если знать, что вокруг на сотни миль сплошная сельва.
— Всех вынесли?
— Да. Утром похороним.
— Нет. Надо отнести подальше, чтобы их даже случайно не могли найти. И никакого салюта.
— Подальше так подальше… — Поручик с сомнением посмотрел на Дину. — Только зачем подальше? Даже если и найдут — мало ли кого в этих джунглях закопали. Искать никто не будет. В джунглях скрываться хорошо, а вот искать…
— У эверийцев не должно быть даже подозрений, что здесь мы. Пусть думают, что какой-то отвязанный взвод на них нарвался. Если захоронение найдут… Сейчас даже капли крови достаточно, чтобы определить, откуда ты, и кто твоя мама.
— А может, они заранее про нас знали. Не зря же тут засада…
— Это не засада. Была бы засада, нас бы всех аккуратно перещелкали. Просто плановая зачистка местности перед движением эскорта. Все, поручик, отдыхать! — Она, подпрыгнув, уцепилась за ветку и полезла на свое дерево ночевать.
Когда уходил Однорукий, Гет пересыпал в его торбу остатки сухарей и последние два кусочка твердого горько-соленого сыра, а почти всю воду из своего кожаного меха перелил в его медную бутыль. Калека ушел, не сказав ни слова. Гет хотел было догнать его, забрать драгоценную (для кого?) ношу, чтобы самому отправиться к стенам Твердыни или прямо к Притвору Видящих. Но он сдержался: все, о чем его просили, сделано, и теперь можно идти своей дорогой.
Путь предстоял не слишком близкий, но он знал, что не пропадет. Временами среди пожелтевшей степной травы зеленели мясистые стебли капсы, которые могли утолить и голод, и жажду, если не обращать внимания на липкую горечь, обжигающую гортань.
На двенадцатый день пути впереди замаячили убеленные снегом вершины северных гор. Он шел к ним, а они, казалось, не приближались, словно Сели, ночное светило. Когда Гет был еще мальчишкой, он по ночам забирался на самые высокие деревья, и удивлялся тому, что Сели не делается ближе.
Голые скалы, ледники, пропасти — ничего достойного внимания бессмертного владыки — граница обитаемых земель, граница Варлагора. Правда, иногда отряды Милосердных Слуг взбирались на ближние перевалы в поисках последних капищ древних богов, чтобы искоренить скверну, чтобы последнее не растертое в муку зерно не дало всходов.
Степь сменилась редколесьем, изредка начали попадаться заброшенные строения, а к исходу семнадцатого дня после расставания с Одноруким, Гет заметил густой серый дым, поднимавшийся над трубой. В сумерках он разглядел добротный сруб под крышей из дранки и услышал лязг металла — удары молота о наковальню. Кто-то в пределах Варлагора еще занимался ремеслом… Зачем? Ведь достаточно, одевшись в рубище нищего, прийти к стенам Твердыни и дождаться, когда Милосердные Слуги откроют ларцы с дарами…
Он с опаской приблизился к воротам, и оттуда на него накатила волна давно забытых домашних запахов и звуков: потянуло свежим, только что из печи, хлебом, высушенной травой, послышался здоровый детский плач, громыханье медной посуды, треск огня в очаге, хрюканье обреченных на съедение кабанчиков… Ноги сами понесли его к воротам, пока разум высказывал опасения и призывал к осторожности. Сейчас перед ним отворят ворота, и хозяин, бородач с головой, приросшей к плечам, изображая радушие, пригласит его в дом, а потом, когда со стола сметут хлебные крошки, а гостя уложат спать на матрац, туго набитый соломой, кто-то из хозяйских детей побежит в ночь до ближайшей заставы Милосердных Слуг… Это не дальше десятка верст, ведь там, где нет застав, жителям Варлагора запрещено селиться и строить жилища. К утру они примчатся сюда на быстроногих серых волах, и в очаге будут калиться медные прутья, которые помогут ему сказать всю правду, кто он, откуда и за каким лихом его принесло сюда, на границу обитаемых земель, хранимых недремлющим оком владыки… Нет, он, конечно же, войдет, ему необходимо хоть немного нормальной человеческой пищи, домашнего тепла и хотя бы несколько часов отдыха и покоя. Но уйдет он, не дожидаясь рассвета. Ночь укроет его, а когда погоня пустится по его следу, он будет уже далеко.
Гет постучал в ворота деревянной колотушкой, привязанной к столбу, звон металла в кузне тут же прекратился, и за забором послышались торопливые шаги. Хозяин не появился в клети над воротами, откуда можно было посмотреть, кого это принесло на ночь глядя, а сразу отворил калитку. Он, и вправду, был сутул и бородат, одна из его здоровенных лапищ сжимала масляный светильник, явно полученый когда-то как Дар у стен Твердыни, а другую оттягивал к земле полупудовый молот, явно сделанный своими руками.
— Привет тебе, благородный сын народа тланов, — обратился к нему Гет с обычным приветствием. — Не укроешь ли ты одинокого путника от ночных невзгод под крышей своего жилища.
— Заходи, коли пришел. — Хозяин и не собирался изображать радости по поводу его прихода. — Только хлеб у меня свой, к Твердыне отсюда не набегаешься, а рабов я не держу.
Многие в Варлагоре считали предметы, изготовленные людьми, и пищу, добытую промыслом и выращенную на земле, нечистыми, и пользовались лишь одними Дарами, получеными от владыки.
— Мне все равно, — отозвался Гет. — Хлеб земли и хлеб владыки превращаются в одно и то же.
Посреди двора стояло медное изваяние, фигура владыки, точно такая же, как в любом другом дворе, но хозяин, проходя мимо него, не отвесил положенного поклона. Гет, на всякий случай, поклонился.
— Заблудился что ли? — Вопрос был задан только после того, как гость закончил обгладывать кабанью ногу, и хозяйка поставила перед ним глиняную кружку с горячим травяным отваром.
— Я, благородный тлан, иду…
— Зови меня Заккар, живу я тут.
— Благородный Заккар…
— У нас только владыка благородный!
— Заккар, я хотел…
— Ладно, я сам скажу, кто ты такой, если уж ты язык проглотил!