— Наверное, я для него — сын, — отозвался Ивар тихо. — А вот для вас… разменная монета. Товар на торгах.
— Да, — Барракуда потеребил полоску усов, — да… Но можешь гордиться, потому что ценой тебя я покупаю… Не сумею объяснить. Бесконечно ценную вещь.
Ивар криво усмехнулся. Что может быть ценнее жизни?..
Фонарик Ванины еще светит, а вот Саня… От него ничего не осталось. Совсем ничего, подумал он, и мысль оказалась совершенно невыносимой.
— На нем нет тяжести, — сказал Барракуда в наступившей тишине. — Он легкий… Все равно, что сделали с его телом — он найдет дорогу и без фонарика.
— Неправда.
— Правда…
Ивар встретился глазами со взглядом Барракуды — и вдруг остро, изо всех сил захотел ПОВЕРИТЬ.
— Он же не тигард…
Барракуда кивнул:
— Но он же человек…
Ивар закрыл глаза.
Мамочка, если бы я умел поверить… что ты меня ТАМ встретишь…
А ведь Саня уже знает. Саня, всегда он успевал первым, первым родился, первым…
А что, если они теперь вместе? Если они уже встретились с мамой, ту, пусть не под голубыми шатрами, все равно где — но они ВМЕСТЕ ждут Ивара?!
— Ты скоро будешь дома, — сказал Барракуда медленно. — А мы уйдем… Корабль стоит в доке. Не очень мощный и не очень надежный, но твой отец обеспечит его старт. Поверь, что в моем списке нет ничего лишнего. Только, чтобы выжить.
— А если нет? — спросил Ивар с закрытыми глазами.
Барракуда не понял:
— Что — нет?
— Если… — Ивар запнулся. — Город… Не выполнит условий?
Барракуда помолчал. Проговорил осторожно:
— Ну… Они же… в своем уме, верно?
Он ждал увидеть во сне теплый космос, прорезанный кровеносными сосудами, но вместо этого приснились Весы.
Никогда в жизни ему не доводилось видеть ничего страшнее.
Весы упирались в небо — то есть в то место, где должно было быть небо, а сейчас была красная, мутная каша. Весы занимали полмира, черные, жуткие, с закопченными котлами вместо чаш… И все стояли молча — Белый Рыцарь в изорванном плаще, тонкогубая женщина с погасшим фонариком, мальчик в простреленном комбинезоне, Барракуда с ритуальным кинжалом в опущенной руке, маленький паж, и еще много, много…
— ЦЕНА.
Ивар не видел, кому принадлежал этот голос, которого лучше бы не слышать никогда.
— ЦЕНА.
Плечи Весов дрогнули — Ивар увидел Белого Рыцаря на одной из чаш, Весы накренились, но Барракуда бросил на другую чашу свой кинжал — и Весы выровнялись, и в следующую секунду Рыцарь был уже высоко вверху, в мутной кровавой каше… Ивар хотел закричать — но невидимая сила швырнула его на опустевшую чашу, и, вцепившись руками в черные склизкие цепи, он увидел в котле напротив груду контейнеров, из-под отлетавших крышек медленно поднимались головы в шлемах, но Ивар был тяжелее, он перевешивал, пока на чашу напротив не швырнуло Регину, мертвого Саню, смеющегося чертика на липучке…
Ивар почувствовал, как его чаша идет вверх. Он кричал и прыгал, желая стать тяжелее, весомее, умилостивить Весы… Но кровавая каша была все ближе, а земля уходила все дальше, и голос, которого лучше бы не слышать, торжествующе твердил:
— ЦЕНА. ЦЕНА. ЦЕНА.
…Несильная боль в плече. Он открыл глаза — над ним сидел Барракуда со шприцом-пистолетом:
— Ты что? Ивар, ты что же?
Он лежал, чувствуя, как расслабляется мокрое, холодное, как лягушка, непослушное тело. Действительность, какой бы она ни была, оказалась стократ лучше сна. Ему захотелось улыбнуться Барракуде — но улыбки не получилось.
— Ивар… Ты же держался. Немного осталось. Все будет хорошо. Слышишь?
— Я больше не могу, — сказал Ивар виновато. — Я не могу…
Барракуда закусил губу. Секунду сидел, раздумывая. Потом быстро взял Ивара за плечи:
— Сядь… Вот так. Я научу тебя боевому заклинанию тигардов… Знаешь, когда воин обескровлен, когда кажется, что все, конец, непереносимо… Мне всегда помогало. И когда я в шлюпке взрывался, и когда я карцере сидел годами… Закрой глаза. Крепко. Повторяй за мной: сквозь ночь. Сквозь день. Травой сквозь могильные плиты…
— А что такое могильные плиты?
— Потом… Сейчас повторяй. Сила земли. Сила воды… Ор загг, ор хон, ава маррум… Ну, Ивар: сквозь ночь…
— Сквозь ночь, — прошептал Ивар одними губами.
Миллиарды звезд. Пахнет хвоей. Теплый ветер на краю обрыва…
— Сквозь день… Травой… сквозь могильные плиты…
Сначала было тяжело, губы немели и не слушались, потом стало легче, и незнакомые слова приятно щекотали язык:
— Ор загг, ор хор…
— Ор хон…
— Ор хон…
— Услышь, защити, сохрани мое имя, сохрани мою душу…
— Услышь… Защити…
Он повторял и повторял вслед за Барракудой странные слова; липкая тяжесть страшного сна уходила все дальше, высыхал холодный пот, и отпускала лихорадочная дрожь. Уже после того, как умолк Барракуда, в комнате долго жила незнакомая речь: слова летали, сталкивались, шуршали, как полчища ночных бабочек…
Потом он откинулся в изнеможении, в сладком изнеможении, как пьяный; Барракуда поднялся:
— Вот так… И спи. Люди ночью спят, один только ненормальный Коваль работает…
Он шагнул за порог — и в эту секунду Ивар понял со страхом и стыдом, что не может оставаться в комнате один.
Не может, и все.
…Облезлое пассажирское кресло с какого-то древнего, давно списанного корабля показалось ему мягче самой пышной постели. Высокие своды зала терялись в полутьме, и нависали со всех сторон полки-сейфы-стеллажи, и мягко ворчал вентилятор — как дома… Ивару показалось, что он навсегда вырвался из комнаты-узилища, что плена осталось всего несколько часов — и, засыпая под приглушенные голоса, он позволил себе счастливо улыбнуться.
Барракуда сидел за слабо освещенным пультом, время от времени осторожно трогая его пальцем — будто проверяя, не горячий ли. Искоса поглядывая на серое бельмо маленького экрана, предводитель Поселка вел бесконечные переговоры; о присутствии Ивара он почти сразу же забыл.
Голоса представлялись сонному Ивару бесконечными шнурками — синий шнурок тянул Барракуда, толстый, крепкий шнурок, почти без изгибов и петель; голоса его собеседников, невнятно доносящиеся из динамика, были потоньше, пожиже, они вились вокруг голоса Барракуды, петляя и захлестываясь, иногда прерываясь, сменяясь другими… Их было много, они были в основном желтые и серые.
— Мне не нужны предположения, — голос Барракуды казался мускулистым, как змея, — мне нужны твои точные предписания… Не заставляй меня грязно ругаться… — он вполголоса произнес незнакомое Ивару слово. — Я добуду тебе эти ресурсы, но десяти минут у нас не будет… И восьми не будет, — странное слово повторилось, шипящее, какое-то склизкое, повторилось и дополнило представление о крупной гладкой кобре в узорчатом капюшоне.