Дым взялся грести. Толку от неумелых манипуляций с коротким веслом было немного, зато руки скоро устали до боли, до судорог, и эта боль, и мерное движение помогали не думать о сыновьях.
На крутых берегах росли ромашки, точно такие, как та, что проглядывала из-под побелки в доме погибшего Леса-Ланового. Нет, не такие… Та ромашка была одушевлена. Эти существовали сами по себе, на них некому было смотреть и некому было радоваться…
Выбившись из сил, Дым опустил весло. Избавившись от его услуг, лодка побежала, кажется, даже скорее.
Через три дня, на рассвете, лодка подобралась к излучине и не без помощи Дыма уселась на мель. На карте, которую Дым расстелил на влажных досках, в этом месте красная штриховка сменялась желтой. Отсюда рукой подать было до бывшей границы; теперь это были глубокие тылы волчьей армии, и появление здесь одинокого путешественника было предприятием дерзким настолько, что вполне могло окончиться благополучно. Дым шел налегке — он не взял с собой самострела, а еда в этих местах росла буквально под ногами. Самым тяжелым предметом из его снаряжения были сапоги, пропитанные отбивающим запах составом; впрочем, Дым не обольщался относительно их эффективности.
На второй день путешествия он вышел к границе. Мачты стояли в ряд, одна за другой, и, целые и неповрежденные, вертелись на их верхушках пресловутые маячки.
Дым двинулся вдоль границы по едва заметной, почти полностью заросшей тропке — совсем недавно здесь ходили дозорные — и очень скоро наткнулся на остатки волчьей трапезы, теперь уже давней. Возможно, здесь лежали первые жертвы нашествия, самые первые, которых некому было хоронить. Дым задержался ненадолго, чтобы проговорить слова Последней Речи, завешанной Лидером для погребения.
За длинный день, — а он шел, не останавливаясь, до самого вечера — ему пришлось проговорить эту Речь несколько десятков раз. Его губы растрескались, но он повторял ритуальные слова полностью, без сокращений.
Вечером он не смог есть. Напился из бочки с дождевой водой, которая больше никому не понадобится. И заснул в какой-то роще, справедливо рассудив, что если его выследили волки — толку от ночного бодрствования все равно не будет.
Он проснулся оттого, что кто-то дышал над его лицом. И, открыв глаза, почти не удивился, увидев прямо перед собой серую морду. Волчонок отступил на шаг. Он был, вероятно, совсем еще мал — ростом меньше Дыма. Живот волчонка подобен был тугому мячу: щенка недавно накормили, и накормили пресытно.
Дым огляделся. Если взрослые родичи волчонка и обретались где-то поблизости — они пока ничем не давали а себе знать. Дым понял, что ему почти не страшно. Противно — да. А страха не было. Он встал в полный рост; волчонок неуверенно шевельнул хвостом. Возможно, он впервые в жизни видел пищу целиком — и самостоятельно передвигающуюся. Возможно, он был удивлен. Возможно, он хотел поиграть.
— Пожиратель мяса, — сказал Дым. В его представлении это было самое изощренное, самое грязное ругательство. Волчонок удивился еще больше. Он никогда не слышал, чтобы мясо издавало упорядоченные звуки.
— Пщёл вон! — Дым шагнул вперед. При нем не было ни камня, ни палки, но волчонок натолкнулся на его взгляд — и отчего-то струсил. Качнулись ветки, посыпалась роса — и снова тихо, только сердце Дыма колотилось, и прыгал на груди круглый значок с изображением Дивы Донны, который Дым перед походом решил не снимать.
Прошло десять минут, а Дым все еще был жив. Прошел час, и прошел день. Пропитанные спецсоставом сапоги порвались, Дым сбросил их и дальше пошел как придется — где на двух ногах, а где и по-простому. Но он был жив, граница осталась позади и сбоку, лиственный лес сменился хвойным, и все говорило о том, что цель близка…
Только на закате Дым понял, что за ним идут. Непонятно, каким образом ему это открылось — однако уже через минуту после первого подозрения пришла уверенность, и такая, что холод прошел по коже и сам собой подобрался живот. Не оглядываясь, он побежал. Откуда только силы взялись; он шел весь день, он смертельно устал — но теперь несся, как молоденький, перепрыгивая через камни и кочки, и через несколько минут сумасшедшего бега редкий лес остался за спиной, а впереди раскинулась каменистая неровная степь, и Дым ринулся вперед — по склону вверх.
Его преследователи тоже вынырнули из леса. Дым не видел их, но спиной ощущал, как сокращается расстояние. И уже понимая, что обречен, бежал из последних сил, падал на четвереньки, рвался вперед и вверх, пытался спасти свою жизнь, как спасали ее с разной степенью успеха поколения его предков.
А потом — погоня уже была в нескольких мгновениях от его горла — взвизгнул воздух над головой, и долетел до ушей негромкий хлопок. И сразу же — Дым все еще бежал — преследования не стало.
Он пробежал еще несколько шагов и упал на траву, и лежал, обмирая, воображая круглый значок «Дива Донна» в куче окровавленных костей, но ничего не происходило, опасности не было. Тогда Дым поднял голову и осмотрелся. Поблизости — никого. А далеко, уже у самого леса, скользили по траве одна большая волна и две небольших — уходили, не оглядываясь, волки. Совсем рядом трава была примята и пахла кровью. Дым поднялся на трясущиеся от усталости ноги, приблизился, глянул…
Волк был чудовищен. И волк был мертв; в груди его зияла дыра, в которую Дым мог бы просунуть кулак. Если бы ему удалось преодолеть ужас перед мертвым, но оттого не менее страшным пожирателем мяса.
На другой день он увидел местных обитателей. Следы их пребывания попадались ему уже давно, от самого пригорка с мертвым волком, но их самих воочию видеть не пришлось до самого полудня. Сперва в шелест травы и дыхание ветра вплелся далекий звук. Мелодично, с неравными промежутками звякали колокольчики. Один, другой, третий… А потом, поднявшись на очередной холм, Дым увидел внизу спокойно бредущую толпу. Издалека идущих не отличить было от прохожих на площади или от поклонников Дивы Донны, по-простому идущих на концерт из поселка в поселок. Разве что поклонники Донны не носили колокольчиков…
Дым стоял, почему-то не решаясь тронуться с места. Толпа, не замечая его или не обращая на него внимания, обтекала холм… Дым преодолел себя. Понемногу, по шагу, приблизился. Первое, что поразило его — запах. Похоже, что люди… существа, составлявшие толпу, никогда не мылись.
— Эй, — сказал он хрипло. Несколько голов повернулось в его сторону, остальные продолжали рвать траву, росшую прямо под ногами. Дым остановился снова. Взгляды на него смотрели безмятежные, ничего не выражающие, сонные глаза.
— Эй, — повторил Дым просто от страха. Потому что в этот момент он испытал ужас, какого не испытывал даже во время погони. Даже за минуту до неминуемой, казалось, смерти…
Из толпы выбрел один, покрупнее прочих, в космах нечистой свалявшейся шерсти. Вожак — на шее его болтался медный колокольчик, чуть поменьше того, что украшал собой жилище Дымового советчика. Вожак остановился перед Дымом, смерил его с головы до ног мутным взглядом, в котором, как показалось Дыму, все-таки мелькнул проблеск мысли. Наклонил голову, расправил плечи, как бы демонстрируя силу и предлагая новоприбывшему, если он того желает, оспорить звание вожака в немедленном поединке…