Гай всхлипнул. Аптечка валялась на боку, потеряв в пыли баночку с нашатырным спиртом, пузырек йода и запечатанный в бумагу бинт.
Многочисленные ноги кожистой твари вдруг напряглись, поднимая тело почти вертикально, круглый глаз мигнул; Гай хрипло вскрикнул — Крысолов удивленно поднял брови:
— Смотри ты…
Он вскинул руку, потом опустил, и страшное тело опрокинулось, осело, забилось в конвульсиях. Крысолов занес руку снова — тварь почти человеческим голосом застонала; рука упала — тварь распласталась среди листвы, и круглый глаз на кишкообразном отростке помутнел еще больше. Крысолов поднял руку в третий раз, задержал ее на весу, потом сказал со вздохом:
— Пошел вон.
Тварь дернулась; Крысолов убрал руку:
— Пошел вон, говорю!..
Тварь исчезла мгновенно — только что ворочалась в груде листьев — и вот уже нет ее, взлетела по стволу, растворилась в ветвях.
— Вот и все, — рассеянно сообщил Крысолов.
Гай сидел, привалившись спиной к колесу, и смотрел, как он протирает флейту цветным лоскутком; закончив этот ритуал и спрятав дудочку в футляр, Крысолов наклонился, чтобы неторопливо и тщательно собрать содержимое аптечки. Потом вздохнул, в два широких шага подошел и остановился рядом:
— Зачем ты это сделал?
— Я ничего не делал, — ответил Гай с земли.
— Нет, ты сделал. Ты остановил машину, схватил этот вот смешной сундучок… Думаешь, тебе помог бы йод? После встречи с таким вот… гаденышем?
— Я думал…
— Ты вообще не думал. Ты схватил и побежал… теперь скажи мне — зачем?..
Гай открыл было рот — но осекся под взглядом Крысолова. Потому что под этим взглядом любые слова казались смешной, игрушечной, затасканной чепухой.
— Посмотри на меня, — приказал флейтист.
Гай поднял голову. Лес качнулся и поплыл — недвижными оставались только две зеленые щели; потом на них медленно опустились веки. Крысолов зажмурился.
— А знаешь, — проговорил он, не открывая глаз, — как выглядел бы мир, если бы всякое так называемое доброе деяние… получало немедленную награду? Ну, хотя бы не наказывалось, а?..
Гай не знал, что ответить. Он слишком жалок и глуп.
Флейтист хмыкнул и посмотрел на небо.
— Нам пора, — сказал он прежним тоном. — Поехали.
Спустя еще час пути лес разбился о красную кирпичную стену. Ворота, крепкие, будто не знавшие времени, стояли распахнутыми — заходи. Дорога и входила, и терялась где-то там, в глубине; Гай притормозил, беспомощно огляделся в поисках объездного пути — тщетно. У стен поселка лес смыкался, будто стража; над черной сутолокой строений нависала далекая башня. Каланча; Горелая Башня…
— Ну? — негромко спросил-приказал Крысолов.
Взвыл мотор.
В детстве он вот таким же образом пролистывал в книгах страшные страницы. Быстрее, и ничего с тобой не случится. Быстрее…
Машина еле ползла.
Мотор ревел — а фургончик тянулся, будто вязнущая в смоле букашка, Гай трясся, вцепившись в руль, а навстречу ему плыла главная улица Горелой Башни — Пустого Поселка, столь явно, полностью и давно пустого, что даже крапива не решается поселиться в тени здешних заборов. Даже могучий лес не умеет перешагнуть за ограду — ни травинки, ни муравья, ни птицы, вообще ничего живого, стерильно, пусто и чисто, Гай ощущает эту пустоту, это вкус погубленной воды, перекипяченной, много раз прогнанной сквозь кубы — вкус мертвой воды, в котором нет вообще НИЧЕГО…
— Ты смотри по сторонам, — все так же тихо попросил Крысолов. — Ты смотри, может, о чем-то захочешь вспомнить… Поговорить о чем-то, спросить, ты приглядись, разве не любопытно…
Гаю не было любопытно. Ничего любопытного нет в людском жилье, откуда людей изъяли внезапно и силой; мелкие, неуловимые детали человеческого присутствия делали всеобщую пустоту еще более жуткой. След деревянного башмака в грязи перед открытыми воротами. Повозка, груженная золотой соломой, свежей, никогда не знавшей дождя. Колодец с целехоньким ведром — подходи и пей… И, кажется, вода в ведре волнуется. Точно, волнуется, будто его только что поставили на землю, секунду назад… Гай уверен был, что, вздумай он коснуться колодезного ворота — ручка будет теплой. Теплой, тысячу лет хранящей тепло ладоней…
Здесь пахнет людьми. И одновременно здесь пахнет запустением — невыносимый коктейль. И машина ползет, как во сне, ежесекундно одолевая невидимые преграды…
— Останови, Гай.
Кажется, Крысолов впервые назвал его по имени.
— Останови…
Гай, не задумываясь, вдавил в пол педаль газа; машина рванулась — и тогда мотор захлебнулся. Заглох; фургончик неуклюже подпрыгнул, тряхнул клетками в кузове, вильнул — и въехал в невысокую оградку чьего-то палисадника.
И сразу стало тихо. Как в вате.
— Ну, Гай… Пойдем.
— Этого не было в договоре, — Гай смотрел прямо перед собой. В угол темного деревянного дома, под которым, возможно, при закладке положили живого петуха.
— Этого не было, — повторил он шепотом. — Мы так не договаривались.
Крысолов вздохнул:
— А ты бы не согласился. Если бы мы договаривались ТАК.
— А на фиг вам мое согласие?!
— Прекрати истерику. Есть некто, желающий тебя видеть. Сегодня. Сейчас. Для кого-то это очень важно, и я хотел бы, чтобы ты был похож на мужчину. Умеешь?
Гай молчал, пытаясь осознать глубину поглотившей его пропасти. Пропасти, которую он принял за лужу и смело прыгнул. И вот теперь летит, летит, а дна все нет и нет…
В устах Гая был сейчас единственный весомый аргумент. По крайней мере, совершенно искренний.
— Я боюсь…
— Я знаю.
— Я не хочу!..
— Но что делать-то…
А что делать-то, в тоске подумал Гай.
Крысолов легко соскочил на землю; сумка его осталась лежать на сидении, медленно соображавший Гай успел удивиться — надо же, всю дорогу держал, как сокровище, а теперь оставляет… Железные ступеньки кабины показались ему высокими, невозможно крутыми, и потому он выполз наружу неуклюже, как измазанная маслом вошь.
Истертые булыжники мостовой обожгли ему ноги. Ощущение было таким правдоподобным и сильным, что он с шипением втянул в себя воздух; по счастью, ожог существовал только в его воображении. Мостовая — Гай специально нагнулся, чтобы потрогать их рукой — была совершенно холодная. Как и подобает трупу.
Флейтист кивнул ему — и молча углубился в переулок, как бы не сомневаясь, что Гай последует за ним; и Гай последовал, будто собака на веревочке. Крысолов шагал размашисто и спокойно, будто по родной улице, будто в тысячный раз, будто на привычную работу; на работу, думал Гай, глядя, как мелькают босые пятки проводника. На работу, он завел на колокольне какую-то тварь и теперь кормит ее путниками… Бред. Нет, но откуда среди этих мощных, музейный строений взялся новенький, поблескивающий стеклом коттедж?!