Молчание.
— Я писал тебе письма.
— Они не доходили.
— Я хотел…
Ему не хватает слов. Он отвык. Что поделать, охранников не учат разговорам. Их учат больно бить. Учат принимать удар. Это означает, что нужно бить еще больнее.
Кресло меняет форму, и у пациента хрустят суставы. И у него уже стоит. Ведь у Анжелки такой красивый голос.
— М-м-м, — еле слышно стонет Вовчик. — Я не могу больше.
Вот ведь сволочь, — вдруг приходит мне в голову. Я докопался до самого дна его души. Луч боли — если можно назвать его так — осветил самые темные углы грязного подвала, где навалено столько скелетов, ломаных стульев, окровавленных простынок — да мало ли чего еще. Иногда кажется, что там ничего и быть не может, кроме этой дряни. Неправда. Там в глубине есть ржавая железная дверь, за которой — выход.
Сейчас мы возьмем реальный стальной ломик и взломаем эту дверь.
«А ну, скажи ей», — повторяю я беззвучно.
— Я хочу тебя видеть, — говорит смелый Вовчик. — Прямо сейчас.
Представляю, что творится сейчас у Анжелки в голове.
— А еще что ты хочешь? — спрашивает она тихо.
— Всё забыть. Чтобы как будто ничего не было. Я всегда тебя любил. С пятнадцати лет.
— Я понимаю…
Моя рука тянется к джойстику. Я, Артем Пандорин, просто супердоктор. Я чувствую, как дрожит ее голос. Сейчас она скажет ему…
— А я вот не хочу ничего забывать, — говорит она вдруг. — Я всегда помнила о нём. О нём, а не о тебе. Он первый, ты последний. Ты понял? Я не хочу тебя видеть. Уйди из моей жизни. Сдохни. Отключись.
Ржавая железная дверь с грохотом захлопывается.
В трубке пульсируют гудки. Мои руки дрожат: delirium tremens? Мне холодно и тоскливо. Я подношу бутылку к губам. Виски имеет вкус жженой карамели. Я гляжу на Вовчика. Таким я его не видел еще никогда.
— Пошло всё на х…й, — шепчет он. — Разъ…бись оно всё конём.
Это тоже катарсис.
Я опускаю пустую бутылку на пол. Опираюсь на кресло, чтобы самому не упасть. Отчего-то с координацией движений дела обстоят очень и очень неважно. С повышенной аккуратностью я медленно, тщательно расстегиваю ремешки — сперва на его ногах. Потом на запястьях.
— Прости, Владимир, — говорю я.
Прямой удар в челюсть, и свет для меня гаснет.
* * *
Мне снился мой пентхаус и панорамное окно с видом на реку. Было утро; над рекой поднимался туман, и небоскребы на том берегу, казалось, висели в воздухе. Надо полагать, наблюдатель с той стороны видел то же самое.
Во сне я вспоминал, сколько этажей в моем доме, и никак не мог вспомнить. Почему-то это казалось мне важным.
Звонил телефон — старый телефон с трубкой на витом проводе. Я подносил эту трубку к уху и слушал тишину. Затем раздавались гудки, болезненные, как сверло в зубе, а я по-прежнему молчал, словно и не ждал ничего иного.
Иногда мне чудилось, что на мой мобильник пришло сообщение, и тогда я подрывался его искать, — не тот новый коммуникатор, из которого вынута батарейка, а свой старый любимый мобильник, который Танька называла неправильно, по-московски, «сотовым», — я искал его в разных местах в комнате и не мог найти, и соображал, что надо бы позвонить на него с обычного телефона, чтобы он откликнулся, но никак не мог вспомнить собственный номер.
Я раскрывал ноутбук и видел, что по моим адресам свалилось сразу несколько писем. Все пустые.
Я был окружен мертвой молчаливой пустотой. Наверно, первый космонавт Гагарин чувствовал себя так же в своей краснозвездной капсуле, оторванной от Земли, да так никуда и не улетевшей.
Но с ним хотя бы кто-то говорил. Даже пролетая над вражеским полушарием, в режиме радиомолчания, он мог слышать собственный голос в наушниках. А это так редко получается во сне.
— Артем, — чей-то знакомый голос окликает меня, и это тоже бывает редко. Маринка редко зовет меня по имени.
Маринка?
Я открываю глаза и вижу ее. Со стриженой челкой. В узких джинсах-стрейч.
— Доброе утро, — говорит она. — Я тебя разбудила. Извини.
Мне хочется подпрыгнуть на месте. Но я не могу двинуться. Я прикован к гарроте по рукам и ногам. И я не чувствую рук и ног, как космонавт в своем космическом кресле.
— Что… ты… здесь делаешь? — спрашиваю я. И сам себя не слышу.
— Ничего. Я искала тебя. Потом позвонила Георгию Константиновичу. И он меня привез сюда.
— Он сам?
— Собственной персоной, — отзывается голос Жорика откуда-то слева. Я вытягиваю шею: Жорик, представительный, в льняном пиджаке, стоит в дверях, вальяжно прислонясь к косяку. Он улыбается.
— Сперва Мариночка испугалась, — говорит он. — Но ведь Георгий Константинович совсем не страшный. Он всегда рад помочь, если кому трудно. Мариночке было трудно, ну, я и помог.
«Жирная сволочь», — думаю я.
— Ты ведь не позвонил, как обещал, — говорит Маринка грустно.
Жорик кивает большой головой:
— Он был занят. Правда, доктор?
— Я не мог позвонить, — говорю я. — Мне нельзя выходить на связь. Я…
— Может, тебя расстегнуть? — перебивает Жорик. — Ты не будешь на людей бросаться? Вовчик мне рассказывал, как тебя ночью колбасило. Еле справился с тобой.
Он приближается. От него пахнет дорогим парфюмом. Мы смотрим друг другу в глаза.
Я облизываю сухие губы. Я ответил бы что-нибудь, если бы под креслом (я знаю) не валялась пустая бутылка из-под виски. Если бы я не был небритым и немытым. Если бы от меня не разило многодневным перегаром.
А еще у меня, кажется, сломан зуб.
— Пожалуй, не нужно спешить, — размышляет Жорик вслух. — Наш доктор утомился за ночь. Вредно ему так много работать, — оборачивается Жорик к Маринке. — Совершенно теряет человеческий облик. А что он тут вытворял на прошлой неделе, это просто не передать.
Я вцепляюсь пальцами в поручни.
— Ты зря так, Георгий, — шепчу я еле слышно.
— Он опять недоволен, — удивляется Жорик. — Вон какой вискарь пьет. А всё недоволен.
— Маринка, не слушай его, — прошу я. — Я больше на него не работаю. Хватит мне этого… дерьма…
— И верно, хватит, — с удовольствием говорит Жорик. — Пора нашему Артему в отпуск. Отдохнуть, успокоиться. Печень подлечить. Устроить тебя в санаторий?
Я снова гляжу ему в глаза. Он улыбается одними губами.
— Я же про тебя все знаю, — говорю я. — Я же всё видел. Ты бешеный зверь. Ты же больной на всю голову.
— Остынь, доктор. — Жорик кладет жирную лапу мне на плечо. — Если кто тут и бешеный, так это ты. Хорошо еще, привязать вовремя успели… Ну что ты там видел? У тебя уже галлюцинации?