Нож – плохая защита против меча, но паренек не выглядел испуганным. Напротив, стреляя по сторонам быстрыми глазками, он улыбался белыми губами; растопырив локти, он вращал ножи между пальцами с фантастической скоростью.
И Берт остановился. Он понял, что паренек не собирается подпускать его близко. Сейчас он метнет оба ножа одновременно, и от такого броска уйти не сможет никто. Один нож можно блокировать, от одного ножа можно увернуться, но, пока ты будешь этим занят, второй клинок обязательно достигнет своей цели.
Но медлить и выбирать пути к отступлению было нельзя. Закричав, чтобы ошарашить противника, он ринулся вперед.
…И покатился по земле, внезапно ощутив, что не может двинуть ни рукой, ни ногой. Что-то, свалившееся на него сверху, крепко стянуло тело плотным коконом.
Он подкатился прямо под ноги пареньку. Тот отпрянул, изумленно моргая, и, спустя мгновение что-то вроде гигантского лоскута паутины окутало Берта и свалило на землю.
Рыча от ярости, он клинком меча пилил крепкие нити. Правая рука, плотно прижатая к туловищу, почти не слушалась, но побыстрее выбраться из странной западни – был его единственный шанс. Рядом извивался, отчаянно хрипя, паренек…
Входная дверь зала постоялого двора распахнулась. На пороге стоял Самуэль в извечной своей длиннополой куртке, обшитой сверху донизу вместительными карманами. В руках он держал орудие, напоминавшее арбалет, но с толстой полой трубкой вместо ложа.
Паренек двумя своими ножами справился быстрее. Он вскочил на ноги, стряхивая с себя изрезанную в куски сеть, и бросился наутек. Самуэль, опустившись на одно колено, прицелился в него из диковинного своего орудия…
Звучное «пух» вырвалось из трубки вместе с шарообразным комом. Разворачиваясь в полете, ком преобразился в широкую крупноячеистую сеть, снабженную по краям металлическими грузилами. Паренек уже прошмыгнул в открытую створку ворот – сеть ударилась о ворота и бессильно опустилась в грязь.
Берт взрезал мечом последние путы на ногах. И поднялся.
– Большое спасибо, – поклонился он Самуэлю. – Это, кажется, становится доброй традицией.
– Что, хозяин? – виновато пропел Самуэль.
– То, что ты каждое свое изобретение пробуешь сначала на мне, а потом на врагах! – гаркнул Берт.
– Я заметил этого человека, когда он подглядывал за мной в окно. Я как раз заканчивал свое паучье жало… Потом он исчез. Но я был настороже и тут же проснулся, только услышав шум во дворе. Я в него целился, хозяин, в него. Но спросонья промахнулся.
– Спросонья! – визгливо передразнил Берт. И с размаху кинул меч в ножны.
Самуэль густо покраснел.
– Как все прошло? – спросил он, явно желая перевести разговор на иную тему.
Берт отряхиваясь подошел к двери, снял шляпу с ножа и угрюмо посмотрел в дырку на просвет.
– Хреново, – сказал он. – Твой Глаз он с первой минуты раскусил. Не выгорело, вот так вот, умелец сильномудрый! Из чего ты его слепил-то?
– Бычачья слюна, красный воск, мягкое стекло, – с готовностью стал перечислять Самуэль, – мушиные крылья для блеска и краска, конечно…
Такие ингредиенты заставили Берта присвистнуть.
– Нормально, – оценил он, – хорошо еще, что твой Глаз не жужжал и не мычал. Кстати, Маргон сказал, что, если ты еще раз такую штуку выкинешь, он тебя в дворняжку превратит, скипидаром под хвостом намажет и… и… пинком пустит вдоль по Скорняцкой улице. Ладно, забыли… Теперь о деле.
Глаза Берта засверкали:
– Пойдем наверх, – сказал он. – Поговорить надо.
– Новый заказ? – удивился Самуэль. – Так скоро?
– А ты думал…
Самуэль, оглянувшись назад, ступил на крыльцо. В дверной проем с трудом протиснул брюхо хозяин постоялого двора. Был хозяин в заплатанной ночной рубахе и колпаке с кисточкой.
– Такое горе! Такое горе! – затараторил он, глядя только на Самуэля, но, увидев подозрительно прищурившегося Берта, замолчал, прикусив губу.
– Ворота на ночь запирать надо, – буркнул по его адресу Ловец и кивнул Самуэлю. – Пошли, пожитки соберем. Не оставаться же в этом гадюшнике на завтрак.
Самуэль родился далеко на западе в поселке лесорубов. Появление на свет хилого мальчика с огромной головой, ушами-лопухами, тоненькими, как прутики, ручками и ножками и голоском, тонким, словно комариный писк, отец воспринял как личное оскорбление. «Это не наследник, – прорычал он, скребя огромными намозоленными ручищами волосатую грудь, – это какой-то паучок…» В девять лет, когда его сверстники наравне с взрослыми валили лес, Самуэль просиживал целыми днями у ручья, строя из веток и еловых шишек запруды и плотины. Работать он не мог, мало того – он не мог удержать в руках топор. Вечно задираемый другими детьми, он выдумал оригинальную версию собственного происхождения: мол, произошел он вовсе не от человека, а от лесного эльфа, случайной ночью забредшего в поселок… Прослышав об этой истории, очень обиделась матушка, а отец, от греха подальше, увез юного сочинителя в ближайший монастырь.
Монашеская жизнь поначалу Самуэлю понравилась, в первую очередь тем, что в монастыре он быстро научился грамоте. И занятие ему подыскали подходящее – разбирать в библиотеке книги, стирать с них пыль и расставлять по полкам. Как-то попался в руки Самуэлю древний алхимический манускрипт. Вчитавшись в потускневшие строки, он восхитился премудрости и немедленно пожелал ею овладеть. Через неделю по монастырю поползли слухи: дескать, из кельи послушника Самуэля пахнет серой, по ночам в его окне вспыхивают искры и выкатываются клубы какого-то подозрительного сизого дыма. А тут еще, как назло, как-то ввечеру на отца настоятеля, вышедшего во двор по нужде, нагадила черная сова – и все дружно истолковали это событие дурным знаком.
Самуэля выставили из монастыря вон, напоследок посоветовав мальчику не водить больше дружбы с дьяволом, ибо это всегда плохо кончается.
Начинающего алхимика подобрал бродячий цыганский цирк. Умение Самуэля смешивать из разной дряни начинку для фейерверков и шутих циркачей впечатлило, но не так, как монахов, а в хорошем смысле. А когда мальчик обнаружил способность мастерить хитроумные механические игрушки, престарелый цыганский барон с готовностью объявил Самуэля своим приемным сыном. Развеселая кочевая жизнь продолжалась два года и закончилась неожиданно. В пятнадцатилетнего Самуэля влюбилась бородатая женщина-чревовещатель, являвшаяся, ко всему прочему, супругой барона. Барон страшно разгневался. Самуэль, не знавший, чего больше бояться: тучного старика, не расстававшегося с фамильным кинжалом, или нежеланной возлюбленной, не стал дожидаться, чем разрешится любовная драма, – и бежал.
Несколько лет он скитался по всей Метрополии. Перепробовал массу профессий, дольше всего задержавшись у оружейника, но по причине слабосилия отовсюду был изгоняем. Голодным нищим нашел его Альберт Гендер в родном Карваде. Накормив юношу из жалости, он пустил его переночевать, одарив старой своей рубахой, а тряпье и драную нищенскую суму выбросил в сточную канаву, потому что из-за этого тряпья дышать в комнате все-таки было трудновато. Лохмотья нищего с бульканьем погрузились в зловонную жижу, а сума на глазах изумленного Берта, соприкоснувшись с влагой, вдруг вспухла громадным багровым шаром и разорвалась в тысячи разноцветных искр. Ловец заинтересовался Самуэлем. Он поведал юноше о своем ремесле, а тот в свою очередь рассказал об умениях, которые успел приобрести с того времени, как лишился родного дома. В результате разговора Берт предложил Самуэлю стол, кров и жалованье, а Самуэль преисполнился к Ловцу благоговейным уважением, многократно усилившимся после того, как выяснилось, что Берт намеревается называть его полным именем, а не Вонючкой, Засранцем или Уродом, как Самуэля звали люди, с которыми сталкивала судьба.