– Ну да. Благими намерениями вымощена дорога… Куда?

– Не знаю. Это что-то из человеческой мифологии, да?

– Благими намерениями вымощена дорога в ад.

– Очень странно. Нелогично. Впрочем, как и многое у вашего народа. У нас, у детей ночи, другая концепция ада…

Настя почти убежала от посла, потому что у нее тоже стала складываться особая концепция ада, где одним из видов мучений были бесконечные разговоры с теми, с кем не хочется разговаривать. Граф Дитрих, наверное, еще некоторое время вдохновенно беседовал сам с собой, а Настя уже быстро шагала в сторону своих покоев, которые она по привычке именовала «номер», словно все еще жила в «Оверлуке».

Она торопилась, в том числе из-за парадного костюма, который с каждым шагом сдавливал ей бедра и грудь все сильнее, словно хотел задушить. Если это была иллюзия, то весьма правдоподобная, и Настя влетела в свои покои, будучи на грани панической истерики. Едва закрыв за собой дверь, она, обрывая пуговицы, стащила с себя кофейного цвета костюм для официальных мероприятий, который теперь казался ей маскарадным костюмом под названием «молчаливая жена наследника престола», но она не была этим персонажем, она не хотела им быть; поэтому она не стала вешать костюм в шкаф, она сгребла его в кучу и швырнула в мусорную корзину, а потом яростно утрамбовала комок одежды босой пяткой, застряла ногой, едва не упала, вытащила ногу и зло пнула мусорную корзину, которая оказалась довольно прочной. Ноге стало больно.

Потом Настя вспомнила, что в ее одежном реестре значится еще два таких же костюма. Она решила, что расправится с ними позже.

В ванной Настя посмотрелась в зеркало и поняла, что эта маска также подлежит уничтожению. Она сняла серьги, смыла макияж, прошлась щеткой по волосам и увидела искаженное злобой, но все-таки свое собственное лицо.

– Больше так не делай, – тихо сказала она зеркалу и для большей убедительности показала ему кулак. Стоило запускать эту сумасшедшую карусель, чтобы получить эпизодическую роль без слов в пьесе, которую непонятно кто пишет, но пишет очевидно плохо. Больше она не станет надевать дурацких удушающих костюмов, не будет садиться между Амбер и Фишером, не будет выстраивать свои вдохи и выдохи по Протоколу. Ее дебют в лионейской политике оказался не то чтобы неудачей, его просто никто не заметил, но в следующий раз…

Тут она вдруг сообразила, что сегодняшнее заседание Большого Совета не было ее дебютом в Лионейской политике, что ее подлинный дебют уже состоялся, причем довольно давно – когда она сбежала из Лионеи, прихватив с собой Иннокентия, а потом пустилась на поиски Дениса; а может быть, и еще раньше, когда она выпустила Иннокентия из подвала в доме Гарджели, а может быть…

В любом случае, если политика – это умение влиять на события, то Настя безусловно влияла, но не когда сидела серой мышкой между Амбер и Фишером, а когда посылала всех к черту и делала какие-то вещи, которые поначалу казались катастрофой, ужасной ошибкой, но в итоге оказывались единственно верным решением.

И в следующий раз…

Телефонный звонок оборвал эти далеко идущие рассуждения. Настя привычно потянулась к большому стационарному телефонному аппарату с кучей кнопок, но потом сообразила, что звонит ее мобильный телефон. И это означало, что звонят ей не из дворца, а скорее всего даже не из Лионеи. Настя посмотрела на дисплей – длинная цепочка цифр ни о чем ей не говорила.

– Слушаю, – сказала она, а потом действительно долго и молча слушала.

12

Король Утер, конечно же, любил свою мать и признавал за ней право интересоваться делами сына. Просто иногда это право осуществлялось весьма своеобразно. Без особых церемоний выгнав Амбер («здесь не место детям») и Фишера («у нас будет исключительно семейный разговор»), королева-мать сплела длинные сухие пальцы в подобие молитвенного жеста и молча уставилась на своего сына. Ее лицо было скрыто под траурной вуалью, но Утер не сомневался в том, что сейчас на него устремлен пристальный взгляд; это была безошибочная материнская тактика – смотреть и молчать, чтобы в конце концов Утер заговорил первым и оказался в положении обороняющегося и безусловно виноватого, причем во всем сразу. Королева-мать была высокой и худой женщиной, еще более высокой и худой она казалась из-за широкополой шляпы и доходящего почти до пят простого черного платья с широким тугим поясом; игнорировать ее молчаливое присутствие в небольшом пространстве зала заседаний было невозможно, даже если бы это была не мать короля Утера Андерсона, а безвестный визуальный объект.

И Утер сдался. Опять.

– Ты обещала семейный разговор, – сказал он. – Я слышу только тишину.

Ее лицо все так же было скрыто вуалью, но Утер отдал бы на отсечение какой-нибудь не очень важный палец, что королева-мать удовлетворенно улыбнулась. Когда король последний раз видел улыбку матери, это было похоже на трещину в иссохшей пустынной почве – зрелище, которое не захочешь сфотографировать, поставить в рамочку и держать на письменном столе.

– Утер, ты совсем не следишь за собой, – сказала мать.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты неприлично растолстел. И в таком виде ты собираешься выходить на поединок?

От такого выпада Утер рассмеялся. Он только что пропустил удар, внезапный и в чем-то даже остроумный, причем это были еще только цветочки, два-три балла по двенадцатибалльной шкале материнского недовольства.

– Может, еще и не будет никакого поединка, – ответил он. – Завтра мы продолжим заседание…

– К демонам заседание, Утер. Почему этот вампир вообще еще жив? Почему его не убили на месте?

– Нужно было провести следствие…

– К демонам следствие. Если бы ты убил вампира на месте, сейчас не пришлось бы заниматься этими глупостями. Теперь вот что. Ты помилуешь этого вампира…

– Ни за что.

– Отпустишь его на все четыре стороны. А через пару месяцев кто-то из верных тебе людей…

– Нет, нет…

– Людей, Утер, а не всякой инородной швали, которой ты себя окружил… Кто-то надежный пусть прикончит этого наглого вампира.

– Отличный совет. И вампиры, конечно же, не догадаются, что это…

– Они догадаются и зауважают твою силу, Утер. А вот если ты по любому пустяковому поводу станешь выскакивать на арену поединков, рискуя своей жизнью и судьбой Лионеи, ни одна самка оборотня не станет тебя уважать. Твои предки, Утер, удержали власть не потому, что всегда бездумно исполняли Протокол, а потому, что умели применять силу. В нужное время. Нужным способом.

– И, по-твоему, сейчас подходящее время для обмана и убийства?

– Тебе не нравятся эти слова? Но ты уже большой мальчик, Утер, ты не должен бояться слов. Если хочешь, я поговорю с Фишером, он ловит такие идеи на лету, но я-то хотела, чтобы решение исходило от тебя, короля Лионеи.