— И что же король?
— Ему бы следовало постричь жену в монастырь.
— Какой монастырь? Какому монастырю нужна такая смутьянка? Ей надо было голову снести.
— Тихо! — гаркнул Алард. — Не сметь меня перебивать! Тем, кто хочет поболтать, стоит пойти на берег Темзы и помочь монахам постирать бинты. Ну, желающие есть?
Старику ответило молчание, и он с угрюмым, но довольным выражением лица продолжил рассказ.
Эадбурга сочла, что Эоффа опасен для нее. Этот юноша был единственным человеком, к которому Беортрик прислушивался, невзирая на недовольств и даже клевету супруги. Королева решила, что единственный путь — отравить юношу. По ее приказу был испечен медовый пирог, в который подмешали какой-то затейливый яд, убивающий немедленно.
Но женщина не приняла во внимание любовь, которую испытывал к воспитаннику король. Эоффа всегда ел за столом правителя, и любой едой, будь то мясо или похлебка, они обычно угощались из одной миски. Так же произошло и с пирогом. Эадбурга понимала — если Эоффа узнает, что лакомство прислано от нее, то не станет есть, потому приказала, чтоб слуга подал пирог после обеда, будто это обычное сладкое блюдо, приготовленное в поварне. А юноша взял и поделился лакомствам с королем.
Королева не желала гибели мужу, но так уж получилось. С того мига, как глаза Беортрика закрылись навсегда, ей пришлось спешно бежать из Королевства, поскольку уэссекцы пылали ненавистью к ней и мечтали отомстить. К тому времени Король Оффа уже умер, и, поскольку в Мерсии Эадбургу никто не ждал, она отправилась за море со всеми своими богатствами, и вскоре прибыла ко двору Карла Великого.
Она и там норовила вести себя, будто владычица и, преподнеся королю богатые дары, предложила заключить брачный союз. Она держалась так, будто за ее спиной была целая армия и богатейшее королевство, надеясь, что Карл не знает, как торопливо ей пришлось бежать из Уэссекса, где жизнь ее висела на волоске. Но король не зря звался Великим. Он всегда побеждал опасных врагов, и не только силой своего меча, но и силой своей мудрости. Конечно, он знал цену этой опасной женщине.
Карл улыбнулся Эадбурге и спросил, за кого же — за самого короля или за его сына и наследника, она хотела бы выйти замуж. На что бывшая королева быстро ответила, что предпочла бы мужчину помоложе, чем Карл, который тогда уже был в годах.
— Я считаю, — продолжил Алард, — что женщина прекрасно понимала — Карлом она править не сможет. Этот мужчина ей был не по зубам. Со своими женами он расправлялся быстро и легко, достаточно лишь вспомнить Химелтруду, мать его непокорного первого сына, Пиппина, или Эрменгарту, которую он постриг в монахини. Она думала, что сын Карла окажется более покладистым.
Король нисколько не оскорбился такому ответу, он лишь улыбнулся и сказал: «Если бы ты выбрала меня, то получила бы и моего сына, но так как ты выбрала моего сына, то не получишь ни его, ни меня». И заточил мерзавку в монастырь. А уж когда она и там не оставила своего беспутного образа жизни — говорят, спала со множеством мужчин и даже этого не скрывала, король приказал выгнать ее из монастыря и лишить всех доходов. Она умерла, побираясь. Так ей и надо, бесстыжей отравительнице.
— Точно, — согласился один из приближенных Эльфреда, молодой воин по имени Эгберт. — Слушай, Алард, неужто Карл и в самом деле женился бы на ней, выбери она его?
Может, и женился бы, но уж наверняка в первую же ночь вожжами научил бы себя вести. У него с женщинами разговор был короткий. Правильный был мужчина, сильный.
— Валлийцы, валлийцы! — закричали с другого конца лагеря.
Эльфред вскочил, вместе с ним поднялись и его люди. Впрочем, и остальные саксы уже ждали на ногах. Все хотели видеть, велико ли подкрепление. Принц разглядел Этельреда, стоящего рядом с королевским шатром, который он делил с Бургредом, и, поколебавшись, направился к брату. Перед младшим сыном покойного короля Этельвольфа уважительно расступались. На дальнем конце прогалины, выбранной для лагеря, показались всадники — они вели своих коней легким галопом и следовали по трое в ряд. Их нарамники были сшиты из полос ткани цветов дифедского короля, так что ошибиться здесь было невозможно. Эльфред покосился на старшего брата — на лице того сияла неожиданная, очень спокойная улыбка.
Правда, улыбки хватило ненадолго. Сперва ее сменило недоумение, а потом и испуг. Строй конников, неторопливо появлявшихся из леса, иссяк подозрительно быстро, и, охваченный тревогой и непониманием, Этельред даже сделал несколько шагов навстречу новоприбывшим, которых, судя по знакам, вел даже не эрл, а лишь тан. Подъехав поближе, он остановил коня, легко соскочил на землю, хоть и был грузен, и снял шлем. Из-под подшлемника рассыпались густые темно-русые волосы.
— Мое приветствие, король Этельред, — сказал он на валлийском языке. — Прости, я не говорю на твоем наречии. Хотя и понимаю его.
— Я тоже понимаю валлийский, — нетерпеливо ответил король. — Ты — человек Родри Маура?
— Я служу его сыну, Каделу.
— Сколько с тобой воинов?
— Полторы сотни конников, король.
— Когда прибудут остальные?
Валлиец пожал плечами.
— Остальных не будет, король. Мой владыка ведет войну с датчанами в Дифеде, и он не может прислать тебе больше, чем прислал.
Эльфред покосился на старшего брата. Тот был смертельно бледен.
Принц нашел брата в шатре, где Этельред сидел на груде шкур, наваленных на аккуратно положенные жерди, и натирал шлифовальным камнем свой меч. Клинок был широкий, толстый, с двумя параллельными полосами дола. Им размахивал еще отец Этельвольфа, король Уэссекский Эгберт, а до него — отец и дед. Несмотря на древность, меч прекрасно сохранился, он почти совсем не «похудел». По преданию, меч принадлежал легендарному прародителю рода уэссекских королей, и кузнец, ковавший клинок для молодого правителя, вложил в навершие клинка таинственный камень, заговоренный десятком колдунов на удачу. Неизвестно, было ли это правдой, но меч приносил своим владельцам ровно столько же удачи, сколько и все остальные мечи.
Король полировал клинок с такой яростью, словно собирался проверить, в самом ли деле в металл что-то вложено. Этельред всегда сам ухаживал за своим оружием, сам катал в бочонке с песком свою кольчугу, когда на ней появлялись рыжевато-бурые пятнышки, сам приводил в порядок шлем, если возникала такая необходимость. Он владел и кузнечным делом, и немного — шорным, сапоги он тоже шил сам. Впрочем, этим занималось большинство знати.
Этельред посмотрел на брата с раздражением, но Эльфред, который не так уж плохо знал старшего родственника, легко догадался, что раздражение адресовано вовсе не ему. Скорее всего, оно было направлено на недосягаемого Родри Маура.
— И это можно считать исполнением договора, так, что ли? — зарычал Этельред. Ему мешали волосы, падающие на лоб. Он наклонился над мечом и осмотрел его от кончика до гарды.