— Вот если бы у меня на барабанах стояла кожа хряпа, — восклицал он, — тогда мне никакой дождь был бы нипочем. А знаете, сколько она стоит?
— Вот и добудешь себе кожу хряпа на барабан, — утешил его Лабух. — Мы как раз через Гнилую Свалку собираемся идти. А там этих хряпов — ешь не хочу!
— Не хочу я есть хряпа! — не сдавался Чапа. — Хряпы — они несъедобные. Они, наоборот, съедающие. Они что угодно сожрать могут. И меня, и мои барабаны. И тебя с гитарой в придачу. Зачем мне непромокаемые барабаны, если меня сожрут?
— Кончай придуриваться, Чапа! — Мышонок деловито укладывал в подсумок бронебойные патроны. — Не так страшен хряп, как его малюют. Я же прошел в прошлый раз, и даже без бронебойных. А сейчас нас все-таки трое.
— А где твои кеды? — ядовито отозвался Чапа. — Сожрали! То-то же!
Однако же после этого боевой барабанщик перестал препираться и принялся деловито проверять ударную установку.
Лабух подумал, что для путешествия через Гнилую Свалку лучше всего снаряжен Мышонок. Крупнокалиберный «Хоффнер» мог пробить даже бронемашину музпехов, если, конечно, стрелять с близкого расстояния и бронебойными. А вот «Музимка» была против хряпов явно слабовата, хотя кто знает, какие они, эти самые «хряпы», наверное, и у них есть слабые места.
— Ты, Лабух, в случае чего, по ноздрям бей, — словно угадав его мысли, посоветовал Мышонок. — Ноздри у них нежные, а вот глаза... в глаза попасть и не старайся, у них глаза закрыты бронепленкой, так что без толку это, по глазам стрелять.
— Нечего сказать, милые зверушки! — подытожил Чапа.
— Никакие они не зверушки, — серьезно сказал Мышонок. — Знаешь, Лабух, вообще-то, мне кажется, что они слышащие.
— Ничего себе! — воскликнули Чапа с Лабухом.
Стежок остался позади. Из широкой боковой ветви, плиточный пол и даже стены которой были исчерчены размашистыми черными росчерками мотоциклетных шин, музыканты свернули в какой-то туннель, перегороженный шлагбаумом-рельсом, к счастью вполне проходимый для пешехода, и вышли из него аккурат неподалеку от поселка металлистов.
Дождь кончился, стояла какая-то особенная тишина, какая бывает только после дождя. Даже поселок металлистов, всегда громкий, как и их музыка, на время притих, словно затаился перед прыжком.
Металлисты были те еще отморозки. Рассказывали, что им все было нипочем. Одетые в непробиваемые куртки из кожи хряпа, они плевали на всех с высоты поднятого на дыбы мотоцикла и готовы были драться с кем угодно. Просто так, для собственного удовольствия. При этом они совершенно не понимали, как это кому-то может претить бессмысленная потасовка. Ведь это же так весело! Но в душе каждого слышащего, пусть и ненормального, существует место, в которое нельзя плюнуть. И это место в душе истинного металлиста занимал мотоцикл с многозарядной гитарой крупного калибра, притороченной к седлу на манер ковбойского винчестера.
Жизнь металлистов была скоротечна, поэтому они изо всех сил старались ее насытить всякими приятными, по их разумению, событиями. Да и откуда бы взяться металлистам-патриархам, когда большинство кандидатов не доживали даже до момента посвящения? Ведь кандидат должен сначала самостоятельно добыть шкуру хряпа, чтобы, опять же собственноручно, пошить себе из нее куртку. Потом собрать мотоцикл, детали для которого можно было отыскать только на Гнилой Свалке да еще, по слухам, в Гаражах, у водил-мобил. А еще нужно было соорудить соответствующую гитару, потому что имеющиеся на рынке инструменты не устраивали металлистов по причине несерьезного калибра и недостаточно мощного звучания. Комплектующие для хэви-металл гитар добывались в бою на каких-то, одним металлистам известных, Дальних складах. И ни один такой рейд не обходился без серьезных потерь.
И только после того, как кандидат въезжал на собственноручно собранном мотоцикле по винтовой лестнице на Палец Пейджа, называемый металлистами не иначе как Ржавый Член, и заявлял о себе на весь мир ревом новенькой крупнокалиберной электрогитары, он получал право вступить в клан. Немногие прошли через это, но и тот, кто стал истинным металлистом, не мог рассчитывать на долгую жизнь. Тот, кто жил и умер, по мнению металлистов, неправильно, навеки уходил в Вечную Ржавь, а живший и встретивший смерть достойно пребывал до поры до времени в Ясной Плави, чтобы когда-нибудь возродиться вместе со своим мотоциклом, гитарой и прочими прибамбасами. Вот и вся религия.
Металлистов не волновали законы и правила, они жили по своим, металлическим понятиям, иногда дурацким, иногда неожиданно справедливым. Разумеется, право каждого боевого музыканта на честный поединок с металлистом было священно. Что же касается отношений с глухарями, то здесь все было и вовсе просто — никаких отношений. Какие отношения могут быть с тараканами? Да еще глухими. А еще эти ребята полагали, что любая проезжая часть в городе, будь то кривой замусоренный переулок в кварталах подворотников или сверкающий огнями многорядный проспект в Новом Городе, принадлежит всем и, в первую очередь, тому, кто любит и умеет по ней ездить, то есть им, металлистам. Остальных водителей они считали существами неполноценными и на дорогах совершенно лишними. Некоторое послабление делалось для водил-мобил из Гаражей. С последними у металлистов сложились партнерские и даже приятельские отношения. Естественно, глухари, в свою очередь, не жаловали металлистов, и у Ржавого Члена всегда дежурил вооруженный до зубов наряд музпола. И впрямь, куда легче затравить новичка, не прошедшего посвящение, чем матерого бойца. Металлисты относились к этому спокойно, поскольку присутствие музпехов добавляло остроты ритуалу посвящения, а, стало быть, было в целом полезно для формирования характера истинного воина.
Боевые музыканты неторопливо шли мимо разнокалиберных, украшенных угловатыми графитти трейлеров, в которых, преимущественно, и проживали аборигены. Рисунки и надписи на боках трейлеров недвусмысленно свидетельствовали о том, что обитателям поселка не чужды эпические мотивы в искусстве. Особенно впечатлял пентиптих, украшавший бока составленных пятиугольником гигантских междугородних автобусов. На рифленом железе были последовательно изображены фазы жизни и смерти истинного металлиста, начиная от зарождения его в Ясной Плави и кончая возвращением в оную после череды несколько однообразных, но героических деяний. Экспрессией и проработкой деталей выделялись первая и последняя части пентиптиха. На первой свежеотлитого, еще горяченького металлистика бородатый папаша в хряповой косухе кузнечными клещами вынимал из ритуальной литейной формы, чтобы немедленно окунуть в приготовленную загодя бочку с пивом, видимо для закаливания. На заднем плане пыхало священным огнем разверстое жерло Ясной Плави, смахивающее на паровозную топку. Братья-металлисты верхом на мифических среброкрылых «харлеях» приветствовали новорожденного стрельбой из разнообразных крупнокалиберных музыкальных инструментов. На последней картине пентиптиха изображалось вхождение, или, точнее сказать, въезжание на любимом мотоцикле сильно покалеченного, но непобежденного старого металлиста обратно в Ясную Плавь. Въезжание совершалось по многочисленным трупам поверженных врагов, седые сальные кудри героя живописно сплетались с языками очистительного пламени, тяжелая шестиствольная крупнокалиберная электрогитара горделиво вздымалась в прощальном салюте. В сторонке, на хлипких боках какого-то ржавого фургончика, были представлены ужасы, ожидающие неправедную душу угодившую в Вечную Ржавь. Судя по картине, муки, ожидавшие опозорившего свое племя несчастного, были ужасны. Его насильно поили безалкогольным пивом, заставляли музицировать на клавикордах и каждый день менять носки. Сама картина была выполнена в свойственной металлистам авангардистской манере, поэтому, для особо непродвинутых зрителей, подробный перечень мук и унижений в аккуратной рамочке располагался на задней дверце фургона.