— Может, нам лучше выступить в фойе? — спросил Лабух. — Понимаете, мы не привыкли играть в таких роскошных залах. Да и потанцевать в фойе можно. Пусть молодежь попляшет, у вас ведь давно танцев не было?
— Нет, сначала в зале, а уж потом в фойе. — У мистера Фримана было собственное мнение о том, как проводить культурные мероприятия. — Будет местное начальство, академики и лауреаты, что же им, в фойе топтаться?
— Ну, если академики, тогда ничего не попишешь, — вздохнул Лабух. — Знаете, нам с дороги не мешало бы перекусить. Где тут у вас буфет?
— У нас тут не только буфет, у нас и банкетный зал имеется! — радостно вскричал мистер Фриман. — Но он откроется только вечером, уж тогда-то мы вас угостим! Ну а пока прошу в буфет.
В буфете филирик забрался за стойку, повязал белый передник и принялся потчевать гостей:
— Так, на первое у нас пельмешки в бульоне, прямо при вас и приготовленные, — приговаривал он, бросая в алюминиевую кастрюлю, водруженную на электроплитку, грозди замороженных пельменей, — а на второе у нас тоже пельмешки, только с майонезом...
— А на третье у нас опять же пельмени, только в шоколаде, — продолжил за мистера Фримана Мышонок.
— А что, музыканты любят пельмени в шоколаде? — простодушно удивился филирик и мигом сорвал серебристую фольгу с громадной шоколадки. — Как интересно! Сейчас сделаем.
— Да нет, это он так шутит, — успокоил мистера Фримана Чапа, — на третье музыканты предпочитают пиво с креветками.
— Извините, креветки кончились, — сказал буфетчик, сунув в рот кусок шоколада, — есть консервы из каракатицы и «Жигулевское».
— Ну, пусть будет «Жигулевское» с каракатицей, — милостиво согласился Чапа.
Незаметно, как нашкодивший кошак, подобрался вечер. К Дому творчества из окрестных домов понемногу стягивались филирики. Бдительный и вездесущий мистер Фриман стоял у двустворчатых дубовых дверей и никого не пускал раньше времени, то есть до прибытия руководства «ящика» с домочадцами, которые, по старой доброй традиции, сами выбирали себе места.
В конце концов перед фасадом, у нержавеющего монумента, который филирики меж собой называли не иначе как «Воскресший Вася», собралась порядочная толпа, состоящая из интеллигентных с виду людей разного возраста и пола. Как и подобает людям творческим, они крыли мистера Фримана на все корки, используя разнообразные, впрочем довольно старомодные, выражения. Самым распространенным ругательством были «подхалим» и его более конкретизированная модификация «жополиз». Однако некоторые продвинутые филирики употребляли выражения посвежее и посовременнее, типа «козел» и «чмошник», что указывало на наличие некой информационной связи между «ящиком» и внешним миром. Скорее всего, молодое поколение филириков, невзирая на негодование старших товарищей и прямой запрет начальства, упоенно конструировала карманные радиоприемники, чтобы слушать по ночам нелегальные радиостанции деловых — «Разлюляй» и «Подворотня».
Наконец к Дому Творчества подкатил старомодный автомобиль с откидным кожаным верхом, из которого вышел маленький дряхлый человечек в измятом костюме. За человечком семенила совсем уж микроскопических размеров старушка, сжимавшая в мышиных лапках древний дерматиновый портфель.
— Наш бессменный директор, Козьма Степанович Дромадер-Мария, с супругой — шепнул Лабуху мистер Фриман, отворяя дверь. Человечек, бережно поддерживаемый двумя здоровенными амбалами в лоснящихся темных костюмах, поднялся по ступенькам и, никому не кивнув, вошел. Старушка проворно порскнула за ним.
— Лауреат международных литературных и научных премий, — говорил Лабуху мистер Фриман, сдерживая напирающих филириков. — У-у! Какой человечище!
— А почему это ваш человечище ни с кем не здоровается? — спросил Мышонок. — Я ему — «здрассте», а он — ноль эмоций!
— Да он сызмальства глухой, от природы. А к старости еще и ослеп! — объяснил мистер Фриман, скомандовал: — Быстро все внутрь, сейчас начнется! — и отскочил от дверей.
Интеллигентная толпа дружно ломанулась внутрь, с вежливыми извинениями наступая на упавших товарищей.
Концертный зал быстро заполнялся филириками. Скоро публика заняла все свободные места и начала скапливаться в проходах. Лабуху было неуютно в этом замкнутом, душном плюшевом пространстве. «Поскорее бы все началось и кончилось, — думал он, — уж лучше клятым играть, чем этим...»
Между тем на сцене появился многоликий мистер Фриман, облаченный в смокинг с бабочкой — и когда только успел? Похоже, он всерьез намеревался выступить в роли конферансье, потому как прокашлялся, сцепил руки на животе и объявил:
— Сегодня на нашем горизонте появилось редкое атмосферное явление, группа... Как вас представить? — громким шепотом спросил он у Лабуха.
— Да лабухи мы, лабухи — и все тут! — гукнул Мышонок из-за спины филирика.
— Группа «Лабухи»! — провозгласил мистер Фриман, вскинув руку, словно космонавт на плакате или выпивоха, ловящий такси, и так с воздетой рукой отступил вглубь сцены. — Элита музыкальная приветствует элиту научно-лирическую!
«Что он несет, — подумал Лабух, включая звук и начиная наигрывать тему «Summertime» — какая еще, к чертям собачьим, элита?»
Мышонок с Чапой вступили, Лабух подержал немного музыкальную тему, поворачивая ее перед молчащим залом то одной, то другой гранью, потом сдунул в пространство, словно облачко серебристой пыли, и осторожно начал импровизацию.
К удивлению Лабуха, звуки падали в зал и пропадали в нем, словно монетки в бархатном ридикюле скаредной старухи. Зал не то чтобы не реагировал на музыку, нет, зал все прекрасно слышал, но филирики воспринимали музыку как нечто обыденное. Словно это полагалось им, как бесплатное питание или обязательный ежегодный отпуск. В зале не было того эха, того человеческого резонанса, который и позволяет артистам совершать чудеса.
— Элита, твою мать! — пробурчал Чапа, рассыпая горсти тихой дроби. — Не лучше глухарей!
Им скучно поаплодировали, и немного растерянный Лабух начал новую тему. Теперь он пытался играть не для зала, а для кого-то конкретно, пытался отыскать среди тысячи лиц одно, то, которое и было бы истинным лицом филирика. Но лица слипались в какой-то неопределенный комок, и из этого комка постепенно и неотвратимо лепилось безразличное уже ко всему человеческому лицо лауреата всяческих премий, бессменного директора «ящика» Козьмы Степановича Дромадер-Марии.
«Вот, значит, как, — подумал Лабух и добавил звука, пытаясь прорваться сквозь пыльные драпировки зала наружу, — ну что же, попробуем поискать на воле!»
Они начали «The Great Gig In The Sky» из «The Dark Side Of The Moon» «Pink Floyd», и голос Мышонка взлетел над космической глухотой зала, повторяя неистовый полет Дэвида Гилмора, вырвался наружу и вновь устремился к Земле. «Загадай желание... скорей, загадай желание!» И Лабух почувствовал, как там, за забором, за рядами колючей проволоки, отделяющей «ящик» от остального мира, на позициях ченчеров, словно танковые башни с вырванными орудиями, повернулись бронированные приплюснутые головы, распахивая бронепленки, защищающие слуховые каналы. Как ченчеры услышали и замерли. А на немногочисленных островках суши на Гнилой Свалке так же замерли сливы, еще не понимая, что происходит.