– Догнали? Топчут?! – вопрошала из фургона Аглая Вертенна.
– Сшибли зубаря! Жаль, конягу искалечили…
Погоня завершилась. Шестикратный перевес добра вступил в решающую фазу победы над злом. Настала пора спускаться и заканчивать с детскими играми. Сейчас мрак будет низвергнут во тьму – сомнительный каламбур развеселил барона, – свет воссияет над землей, торжествуя, а следом, как в наставительном моралитэ, на сцену явится Бдительный Приказ ex machine, арестовав ликующее добро.
Гладь Титикурамбы искрилась сусальным золотом, наслаждаясь теплом уходящей осени. По расплавленному металлу озера лениво скользили рыбачьи лодки. Солнечные блики играли на концах удилищ, превращая мирные рыболовные снасти в боевые пики, а самих рыбаков – в еще одно воинство, ждущее зова трубы. Ибо никто не должен оставаться в стороне во время великой битвы двух начал! И мы не останемся. Кош сестренке уши с корнем открутит; граф зачитает нотацию блудному внуку, вспомнив знатных предков, содрогнувшихся во гробах, поименно, а сам барон…
Внизу великолепная шестерка придержала лошадей, шагом подъезжая к упавшему. Добро растягивало удовольствие. Рене удалось наконец освободить ногу – затравленно озираясь на ходу, пульпидор захромал прочь с упрямством серийного самоубийцы: веревка оборвалась, из омута выплыл, от яда проблевался… Он боролся до последнего, не желая отдавать Омфалос ни черным, ни белым, ни Бдительному Приказу, ни Тихому Трибуналу. Один из светлых рыцарей что-то крикнул беглецу, с весельем помахав рукой: не спеши, мол, все равно не уйдешь!
Добро всегда побеждает Зло!
Лишь одно темное облачко омрачало радужное настроение барона. Какого, простите, рожна отряд юных лоботрясов погнался за горбуном?! Дуалистическая борьба чистых начал вменяет в обязанность атаковать любого, одетого в черное? Вполне возможно, но – только на территории Майората! Или у наших идеалистов проблемы не только с головой, но и с географией? Или молодым людям известно, что Пуп Земли находится у пульпидора?!
Откуда?!
Уяснив тщету бегства, Рене Кугут остановился: гордец-ворон не желал выглядеть смешным в глазах стаи орлов-гонителей. В руках его возникла знакомая шестопыра. Ретрактор полыхнул молнией, когда Рене картинно занес оружие для первого удара – сдаваться на милость победителей горбун не собирался.
Но тут Чума еще разок оправдала дурную репутацию.
Груда валунов за спинами квесторов ожила, шевельнулась, словно исполинские птенцы-зозулята вдруг надумали вылупиться из яиц. Каменная скорлупа треснула, зазмеилась разломами, обнажая зыбкие контуры тел: чудовища? демоны? На безумных яйцах, как по волшебству, возникли фигуры людей-наездников: черные, черные, черные…
Жвалами Нефаса Ехидного сверкнули клинки, вылетая из ножен.
Семь оседланных валунов горной лавиной ринулись на рыцарей Утренней Зари.
* * *
Встала она поздно.
Нежась в постели, достойной королевы, и чувствуя определенное парение души, вигилла попыталась сосчитать дни, когда ей удалось выспаться без помех, и с грустью обнаружила: для подсчета с лихвой хватает пальцев на двух руках. Будил папаша Куколь, вредный с похмелья, будил кашель тетушки Эсфири, рано начинались утренние лекции в Универмаге, звала труба незаконченного диссертата, звенел в ухе колокольчик службы, Месроп слал вызов ни свет, ни заря, трибунальские дела выгоняли на улицу в рассветную сырость…
О, подруга, вне сомнений, пересчёт этих блаженных дней заснуть по-новой не поможет! – в отличие от подсчета стай грифонов и легионов саранчи, который медикусы рекомендуют при бессонице.
Еще раз убедившись в преимуществах Чуриха и в том, что лишь некроманты умеют по-настоящему любить жизнь, Анри оставила ложе. Накинув поверх ночной сорочки халат, любезно предоставленный гроссмейстером – не Фросин, с петухами, а новый, из тончайшего, светло-лилового шелка, с вышивкой гладью – она выглянула из дверей спальни. В коридорчике, застыв соляным столбом, ожидала худенькая дрейгурица. Рядом со служанкой, намертво перегородив проход, стояла огромная лохань, где грузно колыхалась темная вода. Цвет воды и колыханье, как если бы в неподвижной лохани кто-то ворочался на дне, смутили Анри, но виду она не подала.
Задумай гросс покушение на опасную гостью, он мог бы это сделать сто раз, и куда менее экстравагантным способом. Хотя, судя по складу характера Фроси, лохань с голодной каракатицей-вигилоедкой вполне в его вкусе.
– Большой живой товарищ расположен умыться? – радушно спросила дрейгурица, не меняя позы. Наготу поднятой скрывала лишь бахромчатая повязка на бедрах, обычная для чурихской обслуги. Пожалуй, раньше, в эпоху домогильного существования, сочетание тонкой талии и внушительного бюста у красотки сводило с ума толпы сластолюбцев. Да и сейчас, окажись рядом чародей с некро… с некоторыми наклонностями…
Неизвестно, кого бы выбрал озабоченный чародей из двух присутствующих здесь милых дам.
– Товарищ очень сильно расположен, – ответила Анри, строго-настрого запретив себе фривольность мыслей. Сказывались флюиды трехбашенного замка. И вообще, она всегда завидовала полногрудым.
Легко подняв груз, от которого заработал бы грыжу и портовый амбал, дрейгурица внесла лохань в спальню, после чего снова окаменела у зашторенного окна. Сунув палец в воду, Анри взвизгнула: вода оказалась ледяной. Шепотом браня хозяев, она тронула ладонями деревянные борта, выше ладоней уперлась лбом и забормотала «Inardescere passio», заговор, известный всякой деревенской ведьме как «Словцо для сугреву». Правда, далеко не всякая ведьма, применяющая «Inardescere…», была в курсе I-й дактильеры Пиросмани, ускоряющей действие четырехкратно. Но едва губы произнесли первые звуки, как на дне лохани шевельнулась каракатица, вода булькнула, содрогнулась, вскипела и сразу остыла до приятной температуры, шипя и пенясь, как молодое вино.
По спальне распространился дивный аромат лилий и асфоделей.
Мысленно извинившись перед гроссмейстером за упреки, Анри сбросила халат, сорочку и скользнула в лохань, постанывая от наслаждения. Пузырьки сладко покалывали кожу, вода свивалась в жгуты, массируя плечи и поясницу. «Рано утром, на рассвете, умываются утята, медвежата, драконята…» Мурлыча детскую песенку, которую обожала напевать тетушка Эсфирь, приучая юную компаньонку к опрятности, вигилла вспоминала, как притворялась испуганной, вопя от поддельного ужаса, когда в песенке являлся жуткий демон Дырдомой, большой любитель свежевать грязнуль и замарашек…
– Который час? – спросила она у дрейгурицы.
– Малые неживые товарищи часов не наблюдают, – с обычной приветливостью отозвалась та.
– Тогда принеси мою сумочку. Вон там, на книжном пюпитре.
Подойдя к пюпитру, дрейгурица, словно мим, пародирующий гвардейца на плацу, продолжила делать шаг за шагом, оставаясь на месте. В лице ее не дрогнуло ни черточки, губы по-прежнему складывались в улыбку, грудь приятно колыхалась. Но к пюпитру она не приблизилась ни на пядь.