– Размышляю над сутью вещей.
– Вот как? Удивительно! В глуши пыльных архивов… И в чем, позвольте полюбопытствовать, мой рассудительный собеседник видит оную суть?
– Если это действительно интересует ваше высочество…
Овал Небес!
Он слушает.
«Омфалос, как одно из космических начал человека, тесно связано с элементалями Земли – это пуп, начало укоренения и роста зародыша, вплоть до полнообъемной личности. Омфалический культ – культ жертвенности, связанной с вращением во времени, с Кругом Судьбы, смерти и рождения. В отличие от фаллического культа, символизирующего нисхождение снаружи вовнутрь, назначение омфалических связей – обратное…»
…Рыцари в млечно-белом: тролли-снеговики из свиты Ледяной Императрицы. Рыцари в угольно-черной броне: смоляные плащи полощутся на ветру.
Двор разделен на две половины: черную и белую.
– Свет и Тьма!
– Добро и Зло!
– Виват магистру Хендрику!
Помоги мне, Вечный Странник! Дай силы не расплакаться, не расхохотаться в голос. Так они понимают суть бытия, основу Мироздания, философию двух Единств, в сокровенной глубине рождающих Омфалосы, пуповину личности, крохотный шарик, каморку со старушечками… Наивный фарс, балаган, двуцветный маскарад, серьезные мины на полудетских лицах – еще бы! дали прикоснуться к Великой Тайне! теперь мы Посвященные!
Дети играют в войну.
Орден Зари.
Это ничего, это пустяк, я это вытерплю. Главное – теперь есть возможность работать. Вокруг меня целый замок, пусть и маленький; вокруг меня – Майорат, подарок Губерта… Скрипторий, лаборатория, кабинет, возможность приглашать необходимых консультантов. И – книги! Те, которых не нашлось в университете, о которых даже мечтать было страшно. Сегодня привезли Эразма Кудесника: «Пуп земли, как он есть», «Основы Универсума», и кажется, что-то еще. Я изнываю от желания взглянуть, перелистать, но приходится ждать окончания церемонии.
– Свет! Тьма!..
Жду.
«Прославленный семант Годфрей Хагги утверждал, что частица „ом“ означает священный голос, звук, возникший в особом месте („лос“). Слог „фа“ значит „возглашать“. Таким образом, „омфалос“ – „место, где звучит Ом“, центр вибраций маны, истинная завязь пупка личности, а вовсе не божественный фаллос, как считают умники из Коллегиума…»
А у балкона – резные перильца.
Низенькие.
…Жар! Тело горит, мысли путаются. Нет рук, нет ног, ничего нет – лишь судорожно пульсирует сгусток жидкого огня в животе. Тьма застилает взор, свет выжигает мысли. Тьма. Свет. И я.
– Лекаря! Скорее!..
– Магистр!.. с балкона…
Не надо лекаря. Есть другой способ, привычный с детства. Только – наоборот.
Колокольчики! веретенца! мешочки, светлячки… статуя, фигурки… струи, тени, сияние, радуга… шарик… каморка со старушечками: они еще прядут, еще не знают, им не до меня. Они не узнают. Наматываю сверху кокон: нити, нити… сияние, радуга – все превращается в нити, сворачиваясь в клубок – прочней самой крепкой брони… тени, фигурки!.. светлячки…
Старушечки ничего не узнают.
Крутится-вертится шарик.
Омфалос.
Странный сон, который под конец начал скатываться в кошмар, откровенный, как нагота бывалой шлюхи, оборвался внезапно, словно его отсекли ланцетом медикуса-ампутатора. Переход к яви был слишком резким. И явь эта понравилась Конраду ничуть не больше сгинувшего кошмара: в трепетном сиянии зари, крадущейся из-за горизонта, над постелью нависла зловещая фигура.
– Стоять! Бдительный Приказ!
Не раздумывая, барон прямо с кровати прыгнул на незваного гостя, но запутался в одеяле, спеленавшем ноги ловчей сетью, и упал на пол, больно стукнувшись коленями. Через мгновение он вскочил, выхватывая из-под подушки кинжал, готов разить…
Увы, пришелец исчез без следа!
Неужели со сна привиделось? Стыд-то какой…
Конрад затаил дыхание, вслушиваясь. Тихий шорох… вздох? Звук шел из-за высокой спинки кровати, украшенной парой горлинок в гнездышке. Барон решительно шагнул вперед. Навстречу, над невинными горлинками, вспух здоровенный волдырь мрака; правое запястье обер-квизитора сдавили мягкие тиски, выворачивая кисть. Рука, казалось, угодила в щупальца спрута-судоеда, маленького, еще детеныша, но не менее опасного для пловца-одиночки, искателя жемчуга или русалочьей икры, чем взрослый кракен – для корвета или шхуны. Конрад взмахнул левой, целя кулаком, и злодей тотчас отпрянул, метнулся в дальний угол, огромным пауком взбежал по стене и завис на потолке.
– Я не враг есть! – сообщили сверху. – Я большой друг и благотворитель. Не надо меня колоть-рубить-резать. Вы испортить мой плащ.
– Сударь Тирулега?!
– Да, это мой имя. Добрый утро, ваш светлость.
Обер-квизитор не спеша подошел ближе, вгляделся. Икер Тирулега собственной персоной сидел (висел? лежал?!) на потолке и не падал. Ступни босых ног его плотно впечатались в две сходящиеся стены. Спиной старик буквально распластался по потолку; к балкам прилипли ладони жутко вывернутых рук, став неестественно плоскими и широкими. Не вцепились, не ухватились, а именно прилипли и растеклись, как плошка мучного клейстера, выплеснутого горе-штукатуром.
– Вы человек, сударь Тирулега?
– А у вас есть сомнений? Я обидеться до глубина души.
Надо же: ни один мускул не дрогнул. Замер, как жаба-липучка, только губы шевелятся, когда отвечает… Ан нет! Вон, по ладоням рябь прошла. И моргать начал: часто-часто.
– Признаться, есть. Что вы делаете в моей комнате? Извольте объясниться! По-человечески.
– Я приносить гора извинений. За торг… за вторг… за вторжище. Мне мочь слезть?
– Мочь, – буркнул барон.
Следовало, конечно, держать этого нетопыря под потолком, пока не свалится – в наказание за «вторжище». Но Конрад утомился разговаривать, постыдно задрав голову вверх. Кроме того, барон не был уверен, что Тирулега вообще когда-нибудь свалится. Останется висеть, пока не разрешат спуститься. Запросто.
– Я сердечно благодарить.
Старик отлепил от балок ладони, маятником качнулся к стене и плашмя, как насекомое, сбежал вниз. После чего встал на ноги и покорно застыл, всем видом излучая радушие. Взяв со стула чесучовый халат, обер-квизитор набросил его на плечи; запахнулся. Неприлично принимать визитера в ночной сорочке. А в халате дангопейской работы, расшитом сценами подвигов Лучшего-из-Людей – еще в первой, нерасчлененной инкарнации героя – совсем другое дело. Хотя тусклое освещение вряд ли позволит Икеру Тирулеге оценить красоту вышивки.