И сам он ничего им не обещал. Как всегда. Как обычно.
Ему нечего было пообещать им.
Все было не то. Ярко, буйно, не скучно. Но не то. Не на всю жизнь.
А они верили. Молчали — и верили.
Он чувствовал это, но ничего не мог с собой поделать. Эх, живут же как-то другие без лишних сложностей!
Или они совсем даже не лишние? И он готов делить с этими другими вино и комнаты, готов даже называть их друзьями, но внутри, в глубине души…
Талисса, конечно, исключение. И потому тем более ценное.
— Не жди меня. — Он взял пальцы Лу в свои ладони. — Не жди, ладно?
Рука девушки вздрогнула. Смешная, девчоночья ладошка.
Мессариец коснулся ее губами.
— Ты… не вернешься?
Она заставила себя это спросить.
Тяжело. Через силу. Понимая, что не надо этого делать, — и не в силах удержаться.
«Я вернусь». И не важно, ложь это или правда. Ей хотелось услышать эти слова.
«Я тебя люблю». Бывает ли это правдой? Здесь, сейчас — да, правда. А завтра? А в Майонте? А?..
— Вот еще глупости! — Он ткнулся ей в грудь своим ежиком и покрутил головой, заставив девушку рассмеяться.
— Щекотно же!
— Вот так-то лучше. А теперь представь себе, что Хозяйка Пустошей уже стучит в окно и у нас есть всего пара минут, чтобы одеться и показать ей язык.
Взвизгнув, Лу бросилась к валяющемуся на дощатом полу платью…
На вершине лестницы Макобер подал девушке руку. Лу прыснула, величаво на нее оперлась и гордо прошествовала вниз на глазах у изумленного двоюродного брата.
— Ну-ну… — Фаальт был необычно хмур. — Играемся, значится. А он ведь ждать не будет.
Значит, нашел! Все-таки нашел!
Выходит, Макобер был прав: не станут двое соваться в такое дело без прикрытия. Был еще и третий. Он следил за талиссой издалека, не показываясь на глаза. И это его присутствие мессариец почувствовал вчера в «Верном дельфине». Все сходится: хозяин гостиницы тоже говорил про троих.
Что-то странные какие-то убийцы получаются, не очень опытные. Двоих уложил Моргиль, одного выследили люди Фаальта. Именно так: не страшные — странные. Над этим стоило подумать.
— Пойдем уже, а?
Макобер не стал целовать Лу при Фаальте. Она поймет.
На самом пороге мессариец обернулся и подмигнул ей. Так, как будто они расставались до следующего вечера.
Она поняла. И не заплакала, пока дверь дома не хлопнула, отрезая ее от фальшивого, придуманного будущего. Красивого, как картонный домик. От ее картонного будущего…
— Фаальт?
— Ну?
— Возьми. Семь — твои. Как договаривались.
Звякнули монеты.
Макобер в последний раз приложился к фляжке. Пятилетней выдержки баррат неожиданно показался ему горьким. Но руки дрожать перестали.
— Почти пришли.
Затушив факел, Фаальт притиснул Макобера к стене какой-то хибары.
Мессариец постарался дышать ртом: отвратительный мускусный запах, исходящий от его спутника, угнетал сильнее, чем вонь разлитых по улице помоев.
И нравятся же кому-то такие люди! Лу, помнится, говорила, что второго дня даже декурион из городской стражи заглядывал…
— Он там.
Фаальт прижался еще крепче, и мессарийца чуть не вырвало. Прямо на облезлого, покрытого лишаями кота, возмущенно взиравшего на них из-под стены хибары.
И почему убийц вечно тянет в такие места?! Ведь денег у них должно быть — как гальки в Шетахе. Во дворцах жить могли бы…
Сквозь закрытые ставни пробивался свет.
— Дальше — сам. — Голос Фаальта сорвался, и шепот получился больше похож на выкрик.
Фаальт сделал было попытку пожать ему руку, но Макобер уже метнулся на другую сторону улицы.
Миновав открытое пространство, мессариец восстановил дыхание. Появиться из окна было бы, конечно, эффектнее. Но вот таран он сегодня с собой не захватил.
Макобер оглянулся. Факел Фаальта был уже далеко.
Свет в доме погас.
Не повезло, услышали. Впрочем, это даже хорошо, что не повезло.
Он любил, когда все начиналось вот с такого — мелкого, досадного и совершенно случайного — невезения. Зато потом шло как по маслу.
Он подошел к двери. Осторожно потянул ее на себя.
Не заперто.
Надо было поворачиваться и уходить. Любой другой так бы и поступил. Но не он.
Приходится менять планы на ходу — тем хуже для планов.
Кинжал скользнул в левую руку: от меча в доме толку будет немного. Правую он решил пока оставить свободной.
Рванув на себя дверь, Макобер, плечом вперед, влетел в дом. В сенях кто-то выругался, пахнуло чесноком.
Кинжал даже не ударил — клюнул. Вопль. Упало чье-то тело.
Еще дверь. Распахнувшись, она едва не слетела с петель.
Эх, Ч’варта, а я так тебя любил! Кровать со всего маху ударила его по ногам; мессариец вскрикнул и покатился по полу. Не зажившее после Лайгаша колено отозвалось таким взрывом боли, что на несколько секунд Макобера поглотило одно-единственное желание: умереть здесь и немедля.
Сверху кто-то навалился. Мессариец не задумываясь ударил его кинжалом. От духоты, кружилась голова, боль от колена толчками отдавалась в мозгу.
Макобер захрипел: чьи-то лапищи стискивали ему горло. Почему-то мелькнула мысль: хорошо, что завтра он не увидит Лу. Наверняка ведь будет похож на сорвавшегося с виселицы.
Удар. Еще. И еще. Да что этот парень, бессмертный, что ли?!
Мессариец не сразу понял, что вонзает клинок в безжизненное тело. Прислушался. С трудом свалил с себя мертвеца.
Казалось, дом был пуст.
Сев прямо на полу — сил встать уже не было, — Макобер вытащил огниво. Робкий огонек осветил комнату.
Лежавший перед ним амбал менее всего походил на красу и гордость Снисходительных. Мессариец дотащился до сеней. То же самое, отребье отребьем.
Обтерев кинжал, Макобер сунул его в сапог и вернулся обратно в горницу. Разглядел оплывший огарок свечи, затеплил его и еще раз обошел комнату.
Притон притоном. Ни ядов, ни арбалетов — вообще ничего, что можно было бы связать со Снисходительными. Но кинуть его Фаальт не рискнул бы, — значит, скорее всего, человека, который следил за талиссой, сейчас здесь просто нет. Пока нет.
Скрип входной двери заставил Макобера мигом задуть свечу и скользнуть ко входу в горницу. Вот он, третий. Сейчас наткнется на покойника и… Или не наткнется: в сенях хоть глаз выколи, и если случайно не споткнуться…