Метта лежала в высокой траве, блаженно вдыхая запахи лета. Колоски и одуванчики щекотали ей ноздри, уши чуть вздрагивали от звонкого многоголосья, исходившего из влажных зеленых зарослей.
Горделивые дикие пионы и лилии торжествующе благоухали, выпростав бордовые и оранжевые головы поверх буйного разнотравья. Свежий бриз, долетавший с моря сюда, на огромный дальневосточный луг, не в силах был развеять висящее в воздухе плотное облако их аромата.
Большой темно-синий махаон уселся на цветок прямо перед глазами Метты. Со щенячьим любопытством она потянулась к нему носом, но сумрачный красавец немедленно вспорхнул и закружился в танцующем полете.
Метта следила за ним, лениво щуря глаза – повсюду носилась мельчайшая желтая пыльца.
Был полдень. Кругом все сверкало, дрожало и зыбилось в лучах жаркого солнца. Несмотря на то, что отец не разрешал отлучаться далеко от дома, Метта частенько нарушала запрет и приходила на свое любимое место понежиться в тепле и понаблюдать за кипучей жизнью маленьких обитателей лугового царства.
Еще ей нравилось подглядывать за молодыми женщинами и детьми, когда они приходили собирать цветы. Если бы кто-нибудь из них присмотрелся внимательно, то мог бы заметить торчащие из травы золотые рожки, а под ними два больших любопытных глаза цвета старого янтаря.
Иногда она кралась за шумной ватагой селян сквозь кусты орешника до самого склона сопки, откуда начинался спуск в поселок. Проводив сверху взглядом закрывающие людей огромные охапки цветов, она нехотя поворачивала назад.
На этот раз ничто не нарушило покоя пышной растительности луга. Метту разморило и клонило ко сну. Множество букашек и кузнечиков деловито сновали по ее лапам, разноцветные бабочки легко прикасались к ней крылышками и снова присоединялись к сонму невесомых подруг. Рядом однотонно и низко гудел шмель. Двигаться с места не хотелось. Наконец длинные тени от темнеющего невдалеке бора пролегли через всю лощину. Солнце клонилось к западу.
– Спать пора! – возвестила перепелка из недр зеленого мира.
Метта послушно поднялась с пушистого ложа, потянулась и пошла сквозь могучие кедры и запах хвои к прибрежным скалам, где была ее пещера.
Ближе к морю начинался смешанный лес, где росли старые, потерявшие счет годам деревья. Заскорузлая кора неровными заплатами покрывала стволы огромных кряжистых дубов. Меж скрюченных узловатых корней земля была сплошь усыпана желудями. Высоченные березы сбрасывали тонкие лоскуты белой кожи, которая, отслаиваясь, тихо колыхалась на ветру.
Неожиданно из-за кустов выскочил огненно-кирпичный сеттер и, завидев Метту, залился оглушительным лаем. Довольно крупный для своей породы и не по правилам упитанный, он явно боялся подойти поближе, – и было отчего. Хотя Метта была еще подростком, даже в этом нежном возрасте она значительно превосходила собаку в размерах.
Выпрямившись во весь свой небольшой пока рост, блистая красно-сине-зеленой с золотом граненой кожей, выставив вперед точеную рогатую головку, она являла собой яркое, великолепное, но совершенно непонятное для собаки зрелище.
Не зная как себя вести, пес пятился, оглядывался, ожидая поддержки невидимого за деревьями хозяина. Метта, напротив, была бы не прочь с кем-нибудь поиграть. От собаки исходили волны страха.
Метта всегда чувствовала, что испытывает живое существо, но обнаружила, что другие обитатели леса лишены этой способности. Сколько раз она приближалась к какому-нибудь зверьку с самыми дружелюбными намерениями, но результат всегда был одним и тем же – животное пугалось и обращалось в бегство.
Метта уже открыла для себя, что могла бы общаться с людьми. Она явственно видела образы, рождаемые их сознанием, сопоставляла с произносимыми словами и пришла к выводу, что выучить язык людей совсем не сложно. Только вот подходить к ним было нельзя. Отец людей не жаловал.
– Не жди от них ничего хорошего, – говорил он, и Метта, привыкшая всегда и во всем ему повиноваться, не из страха, а из чувства глубокой привязанности, любви и уважения – ведь он был не только ее отцом, но и учителем – никогда не нарушала запрет.
Пес продолжал оглушительно лаять, впрочем, совсем беззлобно, и Метта, отступив на шаг, миролюбиво легла и даже положила голову на лапы, смотря исподлобья и выказывая всякое отсутствие агрессии.
Заливистый лай сменился нерешительным повизгиванием. Вытянув шею, усиленно нюхая воздух и виляя хвостом, пес сделал неуверенный шаг по направлению к Метте и тут же снова отскочил. Несколько раз он повторял попытки приблизиться, и, возможно, знакомство могло бы состояться, если бы чей-то голос не окликнул его с тропинки:
– Огонек, ко мне!
Пес немедленно разразился воинственным лаем, явно выслуживаясь перед хозяином. Тут Метта сочла за благо исчезнуть, и вовремя: хозяин Огонька, привлеченный шумом, подошел к собаке и взял ее за ошейник.
– Ну, что раскричался?
Собака облаивала старое поваленное дерево, заросшее мхом и грибами.
– А ну-ка, пошли домой!
Решив, вероятно, что пес учуял какого-то мелкого зверька, человек надел на упирающееся животное поводок, и вскоре они исчезли за деревьями.
Большой дракон Алнонд ждал дочь на берегу маленькой, укрытой от посторонних глаз бухте, образованной отвесными скалами, с двух сторон вдававшимися в море. Порывистый ветер обдувал его тело соленым теплым дыханием, волны вкрадчиво подбирались к мощным лапам и откатывались назад, оставляя пузыри пены на белом песке. Краб неторопливо вылез из прибрежной лужицы и остановился у огромной шишковатой головы, но, видимо, испугавшись неподвижного желтого глаза, юркнул обратно в воду.
Величавый серо-голубой эсминец прошел вдоль берега совсем близко, направляясь в базу, расположенную неподалеку. Алнонд с горечью смотрел на дула орудий – корабль вызывал грустные воспоминания.
Это случилось через пять лет после рождения Метты. Ее мать чересчур увлеклась охотой, заплыла слишком далеко в море, где в это время проводились военные учения, и попала под снаряд. Тяжело раненная, она еще пыталась плыть, но к берегу ее прибило уже мертвой. Мудрый Алнонд, разменявший вторую сотню лет, мог вылечить любую болезнь или рану. Глубокое знание свойств всего, что растет или сокрыто в недрах земли, заложено в драконах с самого рождения. Но спасти жену Алнонд не успел, и с тех пор воспоминания, а главное чувство вины, оттого что не доглядел, не услышал, жгли его сердце.
Подошла Метта и потерлась щекой о его голову. Она тоже видела корабль. Решив отвлечь отца от тягостных дум, она стала звать его в воду. Он был хорошим отцом и часто составлял Метте компанию в ее играх и подводных прогулках. Наплававшись, а заодно и перекусив, Алнонд снова улегся на теплый песок, а Метта играла рядом в воде с морским ежом. Взмахивая головой, она забрасывала его далеко в воду, ныряла и снова появлялась с колючим шаром в зубах.