Да, и у него был с собой ПМ.
Он не мог пропасть без звука.
Разве что глотнул окиси углерода или провалился в промоину.
– Таран, найди Ломтя! Аккуратно, приготовь оружие!
Таран расставил напружиненные руки и, выставив вперед пистолет, механической походкой двинулся в темноту. Сейчас он был похож на робокопа. Неверов направил фонарь в его напряженную широкую спину. Но луч не бесконечен, и вскоре вооруженная машина для убийства растворилась в темноте. Только тревожно прыгающее пятно света обозначало его местоположение. Но вдруг и оно исчезло. Наступила зловещая тишина.
– Таран! – крикнул Косой.
– А-а-а-н… – откликнулось безразличное эхо.
Неверов внимательно слушал, но больше ничего не услышал. Тогда он схватил Хоря за шиворот, подсечкой сбил на колени, вцепившись в волосы, задрал ему голову и упер пистолет в темя.
– Эй, там!! – проревел он в пустоту. – Сейчас я вашему пацику вышибу…
Что именно он собирался вышибить Хорю, никто не узнал.
Леший с криком: «Мочи!» – внезапно повалился на холодный сырой бетон. Раздался непрерывный грохот, будто заработал проходческий щит или включился авиационный двигатель. Тьма, только что поглотившая Ломтя и Тарана, расцветилась яркими крестообразными вспышками красно-желто-зеленого огня. Плотный рой желтых, красных и зеленых светлячков со свистом помчался по тоннелю.
Неверов вздрогнул и запнулся. Самокат, который стоял чуть сбоку и сзади, придерживая Лешего, почувствовал, как ему в щеку ударилось что-то мягкое и горячее, какая-то слизь… которая, быть может, хранила в себе окончание фразы. Лязгнуло железо, послышался негромкий всплеск – упал пистолет. Неверов покачнулся, как пьяный, выбросил вбок руку и, шаркнув по бетону ногтями, рухнул на спину. Самокат услышал плотный звук, с каким голова Неверова врезалась в пол.
Самокат не мог поверить.
Нет, так не бывает… Его бывший командир, нынешний босс и атаман, человек из легированной стали – лежит в грязной воде с черной дыркой во лбу, словно куча хлама… Самокат, все еще находясь в ступоре, повернулся к Лешему, словно хотел прочесть у него в глазах ответ: так это все на самом деле или я просто сплю?
Но, повернувшись, он Лешего почему-то не увидел. Зато увидел Косого, голова которого медленно разлеталась на куски, как арбуз, по которому сильно ударили бейсбольной битой. А в следующее мгновение на затылок ему обрушился страшный удар. Сквозь огненно-оранжевый всплеск боли перед глазами Самокат с удивлением увидел, как стремительно приближается дно грязного ручейка, окрашенного бурыми змейками крови, которая гораздо, гораздо чернее любой самой грязной грязи.
Тьма продолжала грохотать, а свистящие светлячки продолжали лететь, щелкая об стены и с визгом рикошетируя. Потом все смолкло.
Хорь, как и Леший, лежал в мокрой грязи, закрыв голову руками. Когда наступила тишина, он снова стал на колени и замер, словно актер в немой сцене, тараща глаза в темноту зала. Леший встал, отряхнулся и содрал с головы Самоката заляпанный кровью «коногон».
Луч света выхватил приближающуюся фигуру – с маской на лице и огромными глазами, торчащими вперед, как объективы фотоаппаратов. Под мышкой был зажат автомат ППШ.
– Твою мать! – выругался Хорь. – Это что такое?!
– Здорово, Миша! – радостно воскликнул Леший и бросился навстречу фигуре. – Отлично сработано!
Фигура сняла инфракрасные очки, и они с Лешим крепко обнялись.
– Ты что, Лешак, умом тронулся?! – еще громче выругался Хорь. – Кто это такой?!
– Кто, кто! Партизан из аджимушкайских каменоломен! – с нервным смешком произнес Леший.
* * *
26 октября 2002 года, Москва
С утра старшего оперуполномоченного Евсеева вызвал к себе полковник Кормухин. Не сказать, чтобы неожиданно, – Юра чувствовал, что тучи сгущаются и начальник отдела вот-вот затеется чинить расправу. Когда случаются ЧП, руководители всегда отыгрываются на подчиненных – «спускают пар», компенсируя собственные унижения от вышестоящего начальства и успокаивая нервы после перенесенных стрессов. Закон жизни. И смерти, кстати… Именно поэтому начальники и живут дольше подчиненных. Выпустил пар, успокоил нервную систему – и опять как огурчик! А тот, кому негативные эмоции выпускать некуда, накапливает их в себе, носит в сердце, бесконечно повторяет в памяти, зацикливается, переживает… Бац! – и готов инфаркт, инсульт, язва желудка или еще какая-нибудь гадость…
Сейчас момент для расправы настал самый подходящий. Лубянка четвертые сутки стоит на ушах, с тех самых пор, как оборвалась чечетка во втором акте «Норд-Оста», на сцену выбежали террористы с автоматами и начался совсем другой спектакль. Такого ЧП еще не было!
Три дня Контора напоминала проснувшийся вулкан: все клокотало, пахло жареным, коридоры то наполнялись возбужденными, охрипшими людьми, то вдруг пустели, вымирали, до вечера, когда проводились оперативные совещания на всех уровнях – начиналось с обсуждения у Президента, а потом волна тревоги, новостей, «накачек» и скорректированных планов скатывалась вниз: захлестывала штаб антитеррористической операции, падала на Коллегию и директора, потом на начальника Управления и, наконец, обрушивалась на отделы, то есть непосредственных исполнителей.
Ранним утром 24-го, кажется, числа Юра неожиданно встретил в уборной Иосифа Кобзона – хмурого, в непривычных свитере и джинсах, яростно трущего намыленные руки над умывальником. Юра поздоровался, Кобзон поднял глаза в зеркале, молча кивнул. Дежавю какое-то…
Вечером двадцать третьего октября, когда информация о захвате Театрального центра еще не попала в СМИ, но сотрудники уже получили оружие и бронежилеты и ожидали приказов, не зная, во что выльется беспрецедентная бандитская акция, Юра позвонил завзятой театралке Шурочке. Дома ее не оказалось, трубку подняла мама, от которой добиться чего-то было невозможно. На вопросы «где?» и «с кем?» отвечать она не стала, ядовито заметив, что считает это негигиеничным, и вообще собиралась швырнуть трубку.
– Дозвонитесь ей обязательно! – крикнул обеспокоенный Юра. – Слышите? Пусть возвращается домой и никуда не выходит. И пусть позвонит мне! Обязательно!
– Это что-то новое, молодой человек! – холодно ответила несостоявшаяся теща. – Почему вы вдруг позволяете себе командирский тон?! Лучше постарайтесь осилить Кафку. Это нужно не нам, а вам самому…
– Да потому…
Капитан Евсеев осекся. Никаких разъяснений он делать не мог. Поэтому постарался компенсировать умолчание многозначительными интонациями.
– То, о чем я прошу, тоже нужно не мне, а вам, – самым солидным и веским тоном, на какой был способен, сказал он, надеясь, что до родительницы дойдет вся серьезность положения. Ведь после размолвки он ни разу не звонил бывшей будущей родственнице. – Пусть Шурочка возвращается домой и сразу со мной свяжется!
Шура так и не позвонила. Позже он узнал, что еще за неделю до этих событий она в группе музейщиков-искусствоведов выехала по культурному обмену в Дрезден, вернулась в первых числах ноября. Но ее мама ничего не сказала об этом, хотя он названивал каждые полчаса. Потом несостоявшаяся теща просто отключила телефон.