– Но это ж не лилипутки! – раздался голос Трескова. – Это же совсем не то!
«Да нет, уважаемый следователь, это и есть самое то!» – думает Юра.
Вскоре появилась третья девчонка, одетая в джинсы и свитер, коренастая, лицо скрывает тень от длинной челки. Похоже, раздеваться она и не собирается. Развалившийся в кресле Сперанский – у него на коленях, визжа, елозит промежностью рыжая – предлагает ей не стесняться и присоединиться к общему веселью. Коренастая уходит, возвращается с бутылкой и бокалами. Разливает, один бокал молча сует Носкову, другой – Сперанскому. Вдруг бьет по щеке вторую девчонку, которая безучастно сидит рядом с Носковым. Та, словно заведенная кукла, начинает грубо и как-то механически ласкать старика.
Юра промотал запись вперед. Телевизор в гостиной гремел на полную мощность, Носков, пританцовывая, бродил от стены к стене, потом опустился на пол и ткнулся лицом в ковер, будто потерял сознание. Малолетки, хохоча, размазывали друг по дружке куски торта; коренастая стояла, подпирая дверной косяк, наблюдала. Сперанский сидел на прежнем месте и орал, снова предлагая ей раздеться и сделать ему минет. Наконец, коренастая отлепилась от двери, взяла со стола бутылку, подошла к писателю и с размаху ударила его бутылкой по голове! Послышался отчетливый тупой звук, брызнули в стороны осколки стекла, кто-то завизжал, а Сперанский медленно сполз с кресла…
– Что же это такое?! – очнувшись, сказал Тресков, когда коренастая стала душить шнуром Сперанского, а ее подружки накинули шнур на шею Носкова. – Получается, лилипуток надо выпускать? А ведь уже готовое было дело… И зачем я с тобой пошел?
– Наверное, ради истины, – сказал Юра.
Загадка разрешилась, но не в таком ключе, как он думал. Значит, второго дна в этом убийстве нет. Обычная уголовщина, случайность.
– Да, конечно… Ради истины, ясное дело… – Следователь оживал, как боксер, отходящий от нокаута. – Лилипуток выпущу, этих малолеток арестую. Зато сейчас у меня железные доказательства! Завтра приведу понятых и задокументирую всю эту лабуду…
– Завтра?!
– Ну а когда?
– Через десять минут, – строго процедил Евсеев. – Сходите в соседние квартиры, а я тут покараулю…
Как ни странно, но огромный, как башня, Тресков выполнил приказ.
* * *
Всех троих по случайному стечению обстоятельств предали земле в один день.
Катранова – на Аллее героев, торжественно, с оркестром, в полированном гробу с разовым микролифтом, со всеми воинскими почестями: прочувствованными речами начальников, взволнованными речами сослуживцев и троекратным залпом комендантского взвода. Хотя всю эту видимость благопристойности пропитывал зловонный душок нехороших слухов, но на официальный уровень они не выходили и на официальную процедуру видимого влияния не оказали. Сергей Мигунов сказал теплые слова о своем лучшем друге и стоял, нахохлившись, ссутулившись и засунув руки в карманы штатского пальто. Светлана с сухими, болезненно блестящими глазами стояла рядом, когда треснул первый залп и полированный ящик медленно двинулся вниз, она сунула замерзшую ладошку в карман мужа и погладила ему сжатые в кулак пальцы правой руки. Именно этой рукой он привел в действие «иглу», хотя таких деталей, она, конечно, не знала.
Сперанского и Носкова, как безродных бродяг, зарыли в дальнем углу кладбища. Ни оркестра, ни речей, ни скорбящих друзей – ничего. Тяжелые дощатые гробы, обитые дешевой красной тканью, булькнули в подтопленные ямы, посыпалась в мутную воду светло-желтая комковатая земля. Единственный человек, присутствующий при этой нечеловеческой процедуре, дал могильщикам по бутылке водки, дождался, когда они уйдут, и сам приложился за упокой грешных душ.
– Вы верно служили Системе и выполняли задания государственной важности, – негромко сказал он, опасаясь патетики и пафоса. – Вы принесли несомненную пользу государству. Спите спокойно!
И вылил едва початую бутылку на свежие суглинистые холмики. Водку капитан Евсеев купил на свои деньги.
Их убийц нашли быстро: фото коренастой имелось в картотеке РУВД, где она состояла на учете за драки, кражи и уходы из дома. Надя Крылова, шестнадцать лет, второгодница из восьмого класса. В начале этого года проходила свидетелем по делу Виктора Линуса, осужденного за совращение несовершеннолетних и содержание притона. Отец, инвалид второй группы, состоит на учете в городском наркологическом диспансере. Дома при обыске обнаружили DVD-плеер Сперанского, его джинсы и две бутылки «Мараскино» из его коллекции. У соседа изъяли проданную Надей кожаную куртку и подаренную сигаретницу в виде осла. Словом, доказательств было вполне достаточно.
Крылова легко во всем созналась и выдала подельниц – четырнадцатилетних Лену и Катю. Те тоже, просмотрев запись, не стали запираться, признав банальный заговор с целью ограбления богатого писателя. Умысел на убийство все отрицали: дескать, как-то само собой вышло… Адвокаты с самого начала напирали на тяжелую жизнь девочек, а также аморальное поведение потерпевших. Зная гуманность российского правосудия, можно было предсказать, что малолетние убийцы отделаются четырьмя-пятью годами колонии, а через полтора года освободятся условно-досрочно.
Юра Евсеев испытывал двойственные чувства: с одной стороны, убийц своих агентов он нашел, но те, по существу, сами спровоцировали преступление и выглядели далеко не в лучшем свете. Особенно обществовед. Эх, Иван Семенович, Иван Семенович…
* * *
Недалеко от Казанского вокзала, за углом, в подвальчике – двенадцать стесанных ступенек, располагается дешевая пивная, будто чудом сохранившаяся с советских времен. Здесь не подают креветок, омаров и раков, не балуют восемью сортами пива и, уж конечно, не устраивают фейс-контроль и дресс-код.
Все предельно демократично: желтый кафельный пол из потрескавшейся и выкрошенной плитки, густой дым дешевых сигарет, разбавленное пиво по тридцать рублей за кружку и привокзальный люд – тот самый «демос», который и определяет сущность данного пивняка. Даже, если отбросить гнилую интеллигентскую корректность и быть предельно точным, не демос, а откровенный плебс: вокзальные воры и мошенники, сторублевые минетчицы, внезапно «разбогатевшие» бомжи, отработавшие смену попрошайки, жители близлежащих трущоб, застрявшие транзитные пассажиры и прочая, нуждающаяся в алкоголе, нетребовательная публика.
За стойкой орудовала у медных кранов оплывшая пергидрольная блондинка Ирина, звеня пустыми кружками, шмыгала между столиков изможденная, как высохшая гусеница, уборщица-посудомойка Тоня.
Сквозь шум, гул и плотную табачную завесу к одному из немногих свободных столиков протиснулся мужик с двумя кружками пива в заскорузлых ладонях. Хотя обликом и одеждой он мало отличался от остальной публики, десятки лиц с насмешливыми улыбками поворачивались в его сторону, потому что мужик был ростом с половину обычного человека, к тому же обросший бородой, а-ля Карл Маркс.
На взгляды окружающих он внимания не обращал, но Тоня сквозь зубы шипела что-то излишне любопытным так, что те мгновенно отворачивались, а улыбки немедленно исчезали.