Барнард отвлек ее от этих воспоминаний:

– Прорыва пока не было.

Халли поняла:

– Иначе вы бы меня сюда не вызвали.

– Верно.

После кофе и сэндвичей стало легче, но все же ей чего-то не хватало.

– Почему я ничего не слышала об этом из средств массовой информации?

– Защитные мероприятия контролируются на высших уровнях. Президент О’Нил дал соответствующие распоряжения. Впрочем, долго сдерживать не удастся, – с болью в голосе произнес Лэйтроп.

– Сколько у нас военных госпиталей? – Халли не терпелось перейти к расчетам.

– Более двух тысяч в США. Плюс за границей.

– Сколько в них пациентов?

– Вчера в шесть вечера было двести семнадцать тысяч четыреста пятьдесят два.

– Не только из той горячей точки, но и из других, так? Плюс госпитализированные для удаления грыжи, роженицы и так далее.

– Все правильно.

Халли почувствовала тошноту.

– Значит, не только солдаты на действительной военной службе. Живущие на военных базах члены семей ходят в кино, посещают поликлиники, спортзалы, детские сады. Боже мой, конца-края не видно… Более благоприятные условия для пандемии трудно представить. Каков коэффициент передачи?

– Неизвестно, – сказал Барнард. – У других АКБ – как у оспы.

– Переносчики оспы становятся заразными примерно через семь дней, – продолжил Лу Кейси. – По истечении этого времени в городских условиях каждый из них инфицирует в среднем двенадцать человек в сутки. Эти носители заражают следующих. Экспоненциальный рост. Свыше миллиона человек за две недели.

Лэйтроп потер лицо.

– На военных базах с плотностью населения больше городской все будет обстоять еще хуже. Корабли в море, подводные лодки… Да тот же Пентагон!

Затем заговорил Барнард – не знакомым для Халли тоном:

– «Потенциально самая страшная угроза со времен Перл-Харбора». Это не мои слова. Так сказал президент О’Нил.

7

Халли налила себе кофе и посмотрела на Лэйтропа.

– Предпринимаются еще какие-нибудь меры?

– Конечно. Все возможное, хотя информации пока слишком мало. Но это лишь ответные действия.

– Сколько, по-твоему, у нас времени, Дон?

– Если взять в расчет колистин и интенсивную локализацию – десять-четырнадцать дней, не больше.

– Недостаточно.

– Именно.

– Значит, единственная реальная надежда – это…

– Особо секретная работа, которой ты занималась в УПРБ.

Секретная работа. УПРБ.

Мысли Халли до такой степени поглотила растущая катастрофа, что она едва не забыла о случившемся тринадцатью месяцами ранее. Теперь эти три слова вернули ее в тесное помещение без окон – в нем запах сигарет и человеческого тела, стоит металлический стол, шесть стульев и двое мужчин. Стол и стулья – серые, мужчины – черный и белый.

– Закройте дверь и сядьте. – Голос чернокожего спокоен, равнодушен.

Ни один из них не встал и не подал руки.

– Меня зовут Дэвид Роудз. Я – КОБИП – координатор по обеспечению благонадежности исследовательского персонала при аппарате генерального юрисконсульта ЦКЗ. Меня назначили вести ваше дело, – медленно изрек чернокожий, тщательно проговаривая каждое слово, как священник на похоронах.

– Мое дело? – Халли злилась. Ее только что категоричным тоном вызвали из лаборатории, оторвав от работы. – А это кто?

– Агент Риверз, министерство здравоохранения и социального обеспечения. Отдел внутренней безопасности.

Роудз – элегантный, крайне уравновешенный. Как все юристы. Его одеколон напоминал запах согретых солнцем роз. На втором – дешевый костюм, на галстуке под самым узлом – пятно. Явно бывший полицейский или фэбээровец. Одеколон как дезинфицирующее средство. Лицо Риверза испещрено морщинами. Лицо Роудза – гладкое, как темный лед. Толстая шея, спокойный, четкий голос. Перед ним строго параллельно сторонам столешницы лежала папка из манильской бумаги. Глядя на папку, на огромные руки, Халли заметила кольцо с символом университета штата Пенсильвания. Полузащитник, подумала она.

– Хочу сообщить, что я работаю над чрезвычайно ответственным…

– Мы знаем, над чем вы работаете, – перебил ее Риверз, со скучающим видом изучая потолок.

– И мы в курсе, насколько это важно. – Роудз безотрывно смотрел на нее. – Поэтому мы здесь. Нарушен режим секретности. Все указывает на вас.

Она не поверила. Рассмеялась.

– Нарушение секретности? Это что, розыгрыш? Вас подослал Дон Барнард? Или лаборанты?

– Мы не шутим, док. – Риверз зашелся кашлем курильщика. Прикрыть рот он не позаботился, на стол упали брызги слюны.

Попробуй выиграть время.

– Ваши документы, господа.

Оба предъявили действительные удостоверения, а Риверз продемонстрировал еще и золотую бляху с синими цифрами. Убирая кожаный бумажник во внутренний карман, он намеренно мельком показал ей «глок» в коричневой плечевой кобуре.

– В чем состоит претензия?

– Судя по всему, вы за вознаграждение поставляете третьей стороне секретную информацию об исследованиях.

Она перевела с канцелярита на нормальный язык:

– Речь о торговле государственной тайной?

– Да.

– Во-первых, это ложь. – Несмотря на злость и страх, Халли старалась говорить спокойно. – Во-вторых, если требуется расследование, вы должны сначала уведомить меня и моего непосредственного руководителя, дать мне право нанять адвоката и представить обвинения перед комиссией, возглавляемой заместителем директора по науке и включающей, по меньшей мере, одного сотрудника ЦКЗ по моему выбору.

– А вы знакомы с инструкцией о личном составе. – Роудз, казалось, был впечатлен.

В отличие от Риверза:

– Зато в инструкции не сказано, что если дело касается государственной безопасности, все связанные с личным составом процедуры можно выбросить в мусорную корзину.

Государственная безопасность. Маккартизм двадцать первого века.

– Как долго уже идет расследование?

– Я не уполномочен разглашать эту информацию. – Роудз постучал указательным пальцем по папке.

Над головой Риверза кружила муха, которой он, казалось, не замечал.

– Однако мы уверены, – продолжил Роудз, – что суд найдет причину поверить в факт нарушения безопасности и что виноваты в этом вы.

– Дурдом! – Халли соскочила со стула. – Я ухожу и вызываю адвоката, господа.