В Денали, во время восхождения на гору вместе с Эмили по маршруту Кассена, Халли попала под лавину. В одну секунду ее понесло по наклонному скату, а затем лавина смела ее и, потащив за собой, сковала тело, словно масса густого цементного раствора. Подвижными оставались только язык и одно веко. Халли не могла даже пошевелиться.
Примерно так же она чувствовала себя и сейчас, сидя в темноте на полу.
Огромное множество вопросов. Для чего в комнате была установлена обзорная камера? Возможно, ее установила сама Эмили. Ведь если бы ее установил кто-то другой, то наверняка убрал бы до приезда Халли. Какая причина побудила Эмили так поступить? Должно быть, она боялась, но чего? Или кого? Халли знала, что Эмили была заядлым видеоблогером. Может, она просто хотела вести постоянную запись своего пребывания в комнате, не включая камеру, всякий раз возвращаясь в свое жилище?
Так что же делать Халли? Сказать кому-нибудь? Кому? Не говорить никому? Ну а что тогда предпринять? Находится ли убийца Эмили и сейчас на станции? Убийца или убийцы? Кому еще угрожает опасность? Считается ли сокрытие свидетельства убийства преступным деянием?
Внезапно Халли ощутила острый приступ клаустрофобии. Будучи многоопытным исследователем пещер, она уже много лет не чувствовала ничего подобного. А сейчас она зажата в крошечной комнатушке, ячейке этой погруженной во тьму станции, вокруг которой на тысячи миль во всех направлениях тянутся пустые необитаемые земли. Смешно чувствовать подобное там, где тебя окружает намного более пустынное пространство, чем любого жителя на земле. Здесь ты будто в поселении, созданном на Марсе, как сказал Грейтер. Вот такие слова произнес он тогда. Тогда они казались верными. Но не сейчас.
Халли проснулась в том же положении, в каком заснула, и на том же месте: сидя на полу, прислонившись к стене, чувствуя не меньшие, чем до сна, смятение и усталость. Она встала, сделала несколько глубоких вдохов; запах солодки, едва уловимый прежде, сейчас стал более сильным и навязчивым. Почти таким же неприятным, как запах ее собственного тела после пяти дней жизни без душа. В серой пропотевшей одежде с полотенцем в руке девушка вышла в коридор и почти столкнулась с крупным, грузным мужчиной. У него были длинные сальные волосы и заросшее щетиной лицо. Его наряд составляли черные утепленные ботинки и рабочий комбинезон из огнезащитного материала, покрытый пятнами масла и гидравлической жидкости.
Глазами навыкате и в красных прожилках он осмотрел Халли сверху донизу так внимательно, словно она была абсолютно голой.
— Вот это да! Новая девочка-пробирка! Ну и ну!
Грубый голос, тяжелое дыхание с алкогольным выхлопом. Еще не было и восьми утра. У Халли мелькнула мысль, что, кроме них двоих, в коридоре никого нет. Насколько она могла судить, камеры видеонаблюдения на станции не установлены. Она отступила на шаг назад.
— Извините.
— «Извините, извините». — Мужчина рассмеялся так, словно это были самые смешные слова, услышанные им за многие месяцы жизни здесь. — Тут никто никого не прощает, фунджис.
Халли смотрела в его голодные глаза. Плоский кончик его языка торчал из-за зубов, словно третья губа. Она почувствовала спазмы в желудке и попыталась обойти мужчину. Он, сделав шаг в сторону, преградил ей путь.
Его язык, как толстый угорь в розовой коже, высунулся изо рта и вылезал до тех пор, пока не дотянулся до середины подбородка. Мужчина медленно облизнулся, глядя на что-то, чего Халли не видела, да и не старалась представить, что это могло быть. Непонятный тип втянул язык, подмигнул и, пошатываясь, пошел прочь.
Девушка смотрела ему вслед; сердце ее билось, руки дрожали от впрыснутого в кровь адреналина.
Может, это он?
Халли сейчас все отдала бы за то, чтобы та запись была со звуком, а внешность человека из комнаты Эмили выглядела более отчетливо, да просто за один-единственный взгляд на лицо убийцы! С этой минуты ее будут тревожить эти мысли при виде каждого мужчины, которого она встретит здесь.
В женском душевом отделении, подставив лицо под струю воды, от которой шел пар, Халли вымыла волосы, затем вышла из-под струи, чтобы как следует намылить тело. Намыленная, она снова шагнула под струю, но вода не текла.
— Что это, черт возьми?
— Тебе положено две минуты, — сказала Рокки Бейкон, входя в душевую.
— Как можно быть чистой, моясь под душем две минуты в день?
— Две минуты в неделю.
— Ты издеваешься над фунджис, верно?
— На то, чтобы растопить снег, требуется уйма энергии. Душ снова заработает через пять минут, но здесь действует «система доверия». — Рокки смерила Халли долгим взглядом. — Ты вся в мыле. Можешь воспользоваться частью моего времени, чтобы ополоснуться.
Халли не была уверена, что правильно поняла слова Рокки, но та торопливо подтолкнула ее под струю:
— Давай-давай!
И Халли встала под воду. Потом, когда они вытирались, девушка подумала: «Может, сказать ей?» Но решила: «Пока не надо». Вместо этого она рассказала о встрече в коридоре возле своей комнаты.
— Так это ж Бренк. Законченный тупица, паршивый кретин. И гнусный пьяница. Из-за него два амбала в прошлом месяце загремели в больницу. Один из них — женщина. Так что держись от него подальше.
— Так почему он все еще здесь?
— А ты попробуй найди нормальных людей, согласных провести год в этом «Алькатрасе» во льдах.
— Но ведь за это платят очень хорошие деньги.
— Да. Но год здесь… — Рокки покачала головой, не в силах подобрать правильные слова.
— А чем он занимается?
— Да практически ничем.
— У него такой язык, я в жизни такого ужаса не видела.
Рокки Бейкон хихикнула.
— Это его главное достояние. — Помолчав мгновение, она поправилась: — Нет, наверное, второе по важности.
«Отправил женщину в больницу, — думала Халли. — А что он делал возле моей двери?»
— Вы будете яичницу с блинами? — спросил официант в обеденном зале.
Он был ростом примерно пять футов пять дюймов, с лицом, как у хорька, и голосом, похожим на скрип несмазанных дверных петель.
— Конечно, — ответила Халли.
Официант поставил перед ней тарелку, на которой лежала рыхлая желтая кучка.
— А они свежие?
Он широко улыбнулся, демонстрируя нечищеные зубы.
— Милочка моя, единственная свежая вещь здесь — это сосиска.
— Что?
Ткнув ложкой, которую держал в руках, в выпуклость на своих брюках, официант ждал ее реакции; по принятым здесь правилам этикета надо было спросить: «У тебя что, мышь в кармане?»
Халли сидела за столом одна. Яйца, блины и кофе — все отдавало хлором. Ей казалось совершенно неестественным сидеть здесь и есть свой завтрак — или пытаться его есть, — прислушиваясь к обрывкам разговоров, приглядываясь к окружающим и к тому, что происходит вокруг, а среди этих обычных дел непрерывно размышлять над тайной этой насильственной смерти. Ей пришла в голову мысль, что именно так приходится работать шпионам, собирая секреты, распространяя ложь и опасаясь при этом собственной тени. Такая жизнь, должно быть, разъедает душу. Халли хранила свою тайну всего несколько часов и уже начала чувствовать себя так, словно какие-то живые существа всеми силами стремились выйти из нее.