Клубящийся противник обернулся – во всяком случае, впечатление было такое, что меняющее форму тело резко обернулось назад, туда, куда улетела искорка. Но вместо того чтобы по обыкновению топтать ее – он с двойным остервенением накинулся на погибающего противника. В какой-то момент я прямо-таки ощутил всесокрушающий удар…
Звезды. Снова звездное небо.
– Ты кто? – спросил я, чувствуя, как противно ворочается во рту мой собственный сухой язык.
– Я проиграл, – печально констатировали из клетки.
– Это не мое дело, – сказал я хрипло и отступил на шаг.
Клетка рывком приблизилась.
Да будь ты проклят, чудовище!
Шибанул в нос запах дыма.
Не так пахнет костер. Не так пахнет очаг. Так пахнет пожарище, розовый мрамор закопчен до черноты, и…
* * *
Бригадир Золотая Узда с удовольствием стянул сапог и размотал портянку. Пошевелил пальцами, рассеянно прислушался – во дворе истошно вопила женщина. Деловито распоряжался подбригадок Гудзь – под окнами разгорались колючие кусты, дымился хворост, но спешить покуда было некуда.
Потянувшись невообразимо длинной рукой, бригадир выбрал из кучи душистого барахла шелковый платок с белыми листьями и красными тонконогими птицами. Подбросил – невесомый шелк надолго завис в воздухе, от него исходил непривычный запах, исходил и тут же тонул в благоухании портянки.
И в запахе дыма, потому что дом уже горел.
Бригадир рывком разделил платок надвое. Удовлетворенно ворча, обмотал новоприобретенной портянкой жесткую, будто каменную ступню. Неторопливо стянул второй сапог…
Вытащить из дома все, стоящее внимания лавочников, не представлялось возможным. Пусть ребята возьмут кто что успеет; бригадиру не надо ничего. Приказ он уже исполнил – имение вывернуто наизнанку, будто завшивевшая шапка. И все выше поднимается пламя.
Поперек тропинки валялась мертвая баба. Бригадир Золотая Узда перешагнул через падаль, хрустнул каблуком на груде фарфоровых осколков, когда-то бывших посудиной, огляделся, отыскивая подбригадка…
На неестественно зеленой траве, на гладком газончике стоял тот самый пацан. В руках у него по-прежнему была игрушечная палка с колпаком, а короткие бархатные штанишки странным образом оставались сухими. Круглые глаза не отрывались от подбригадка Гудзя, который шагал через газон по направлению к щенку, и нет смысла его одергивать – основное дело сделано, а время еще есть.
За спиной у мальчишки разгоралось большое дерево. Теперь, чтобы не поджариться, он шагнет прямо в объятия подбригадку…
Полоумный щенок дернулся, выпустил свою палку и прыгнул в огонь. Бригадир разинул рот – такого балагана видать еще не доводилось!
В доме обрушилась крыша. С грохотом, от которого вздрогнул даже тугой на ухо подбригадок.
Бригадир прищурился.
Дрожащий воздух пожарища сыграл с ним скверную шутку. Ему показалось, что мальчишка стоит в огне, обнимая древесный ствол, и волосы у него на голове полыхают, а мальчишка, вместо того чтобы корчиться, требовательно выкрикивает одно и то же слово, повторяет, будто приказ…
Больше бригадир почти ничего и не видел. За всю оставшуюся жизнь.
Потому что искры горящего дома еще неслись в небо – а из костра, в который превратилось дерево с кустами и муравейником, уже шагнула навстречу бригадиру его собственная злая судьба.
* * *
…Я был мокрый с головы до пят. И уже ничего не хотелось.
Ни сопротивляться, ни разгадывать загадки. Ни бороться за Большой заказ. Ни жить не хотелось – сесть бы, привалиться к чему-нибудь и закрыть глаза.
Он действительно не Шакал. Он – существо посерьезнее!
Никогда у меня не было видений такой силы и яркости. И не лютая смерть бригадира меня поразила – бабушкин платок, разорванный на портянки…
Железный бок клетки был у самого моего лица. Руку протяни – наткнешься.
– Чего ты хочешь от меня, ты…
– Рио… Р-рио… послушай… меня.
Он отлично знал, кто я такой. На мгновение я увидел себя его глазами – каменная статуя на могиле. Идол, сминающий своим весом и могильный холм, и хрупкие кости усопшего.
– Слушай, Рио… Именно в тот день… знаешь – или нет? Именно в тот день ты переродился, ты был заклят и проклят. Вечно скитаться по дорогам… жить мечом… промышлять сталью. Спускать смерть, но с чужих рук, как собаку, – а своих не пачкать… до поры. Та, что сидит у тебя на клинке, – запрещенная смерть, если выпустишь ее, если хоть единое существо погибнет от твоей руки… мир перевернется – так сказали тебе. Мир перевернется, и сам ты умрешь. Не убивать самому… но вечно скитаться. Биться, воевать… И горе, если ослушаешься проклятия и вздумаешь… остановиться… бросить…
Я в изнеможении закрыл глаза.
Как же, пробовали. После особо удачного заказа купили домик в маленьком городе, к'Рамоль завел себе врачебный участок, Хостик нанялся к мяснику, а я…
Расплата была скорой и страшной. Покрытый язвами, смердящий, почти умирающий, я взгромоздился на лошадь, взял меч…
И на другой же день все прошло. Зажило без шрамов, и к'Рамоль клялся, что болезней таких не существует в природе.
«Заклят и проклят». Без Шакалов знаем.
– Ну и что?
Над клеткой зеленоватым заревом встала усталость. Повисела в воздухе и легла мне на плечи – ноги подогнулись, я сел.
– Ри-о… Я умираю…
Я молчал. Чего-то подобного, впрочем, следовало ожидать. Уж больно нахрапист был тот его темный противник, меняющий форму.
– Помоги мне, Рио… Помоги мне!
А вот это новость. Что ямогу помочь ему!
Я снова увидел себя его глазами – стальная оболочка, заключившая в себе маленького полуживого узника.
– Давно… в огне… ты воззвал к Неведомому… Пожелал силы. Сила дана тебе… взамен… за другой дар. Дар, которым ты владел по праву рождения… вспомни!
Я стиснул зубы.
Я отлично помню, что мир был другим. Была возможность думать легко и много, и думать исключительно о приятных, интересных вещах. Мысли приходили извне – и изнутри; второе было самым захватывающим, подобным полету на парусиновых крыльях, и мир тогда казался упорядоченным, красивым и сложным, как узор на бабочкином крыле, как конструкция летательного аппарата, собранного собственными руками и испробованного только однажды, над озером…