Фига и Земляничка сидели на полу кухни, поджидали ее. Земляничка вскочила и засеменила к ней, села на задние лапки, вытянулась столбиком.
– Ох, вы же оголодали, – пробормотала Роза. – Потерпите. Скоро вас покормлю. Вот разделаюсь с одним важным делом…
Аккуратные усики подрагивали. Земляничка оглянулась и шмыгнула под диван. Затем выскочила на середину комнаты и снова исчезла под диваном. Будто подсказывала.
– Ну, что такое, милая? – спросила Роза. – Что с тобой, что случилось?
Крыса щелкнула зубами, пискнула. Присела, оставила небольшую капельку. Чистую, как жемчужина или роса. Роза опустилась на колени. Неужели там, под диваном, что-то есть? Ну да! Что-то там двигалось, копошилось, какая-то живая масса. Сперва Роза не поняла. Но потом различила хвостики и мордочки. Выводок крысят.
– Откуда? – крикнула она. – Откуда вы взялись?!
Легла на живот, сунула под диван руку. Крысята мгновенно бросились к плинтусу, где темнела дыра. Она встала, отодвинула диван. Прикрыла дыру ногой, нагнулась и все же ухватила одного из крысят. Сильный, негодник. Крысенок извернулся и куснул ее. Сколько ему? Месяц? Она подошла к окну, подняла детеныша к свету. Раздвинула лапки, вгляделась. Самец.
– Черт!
Вынесла крысенка во двор. Дождь уже лил вовсю. Пригнувшись, кинулась к сараю, спряталась под навесом. Она ненавидела себя за то, что собиралась сделать. Но никуда не деться. Она и так была слишком мягка. Сколько в выводке самцов? Вспомнился тот здоровенный крыс-мафиозо из подвала. Наверняка это он проник в дом, оприходовал самочек. И скольких? И вот этот сынок… Сколько сестричек он уже попортил? А его братья? Крысы входят в детородный возраст на четвертую-пятую неделю. А самцы? Кто их знает. В любом случае, нужно контролировать их численность, нельзя позволить как попало размножаться.
Посмотрела на грызуна. Дерзкий, смелый. Чувствовала, как бьется под большим пальцем сердце.
– Прости, – прошептала она.
Крысенок пищал, извивался, дергал лапками, бил хвостом. Роза закрыла глаза. Сжала шею остервенело барахтающегося зверька и крутанула. Легкий, едва слышный треск. Тельце еще несколько раз конвульсивно дернулось и обмякло. Провела указательным пальцем по теплой шерстке. Такая мягкая, такая шелковистая.
– Прости, – повторила Роза и с силой швырнула трупик в кусты.
Она лежала у стены. Тыльной стороной ладони ощущала канавки между кафельными плитками пола. Кто-то обустроил эту комнату. Попытался сделать ее жилой. Томас. Тот мальчик. Он? И где он, в таком случае, сейчас? Можно ли рассчитывать на его помощь? Нет. Ясно, что он здесь больше не живет. И это нормально. Ему лет двадцать пять, не меньше.
Она лежала, дрожа от возбуждения и ужаса. Сердце билось, стучало, грохотало. Хотелось пить. Представила себе воду со льдом. Представила, как вода смачивает пересохший рот. Когда она наконец услышала шаги над головой, то не смогла сдержаться, не справилась с мочевым пузырем. В трусах сделалось мокро и жарко, секунда – и всё. Словно оргазм. И тут же вернулся страх. Провела языком по сухим шершавым губам.
«Господи, не покинь меня, Господи!»
Она давно уже не верила в Бога. С церковью распрощалась, как только достигла совершеннолетия.
Распрощалась с жестоким, беспощадным Богом, всегда стоящим на стороне сильных. Пусть многие и считают, что это не так. С глаз ее спала пелена, рассеялся весь этот туман, который напускали. В приходе. И в воскресной школе. Бог есть истина и жизнь. Бог есть добро.
Родителям она об этом не рассказала. Как и сестрам.
И вот теперь лежала на полу и истово молилась.
Роза вернулась.
Она в доме.
Разговаривает.
С кем?
Ходит, шаркает по полу. Тень закрыла свет из люка. Удивленный вздох, вскрик. И вдруг резкий скрежет передвигаемой мебели.
Ингрид стиснула ручку так, что пальцы свело судорогой.
Боже, прости меня за все, что я совершила! Боже, милый мой, дорогой, прошу, помоги, помоги мне, дай мне сил!
Роза ушла. Вернулась. Снова ушла и снова вернулась. Где-то вдалеке зазвонил мобильник. Не ее, хотя и ее телефон тоже где-то там, наверху. У нее другая мелодия. Она выбрала старомодный рингтон – звонок как у обычного телефона. Как в те времена, когда мир был безопасен и понятен. Когда была жизнь. Ее жизнь. Когда она стояла за прилавком своего магазина и продавала книги. Всем этим милым немолодым женщинам с полиэтиленовыми пакетами – они были оплотом культуры. Как бы хорошо снова очутиться среди них, они окружили бы ее со всех сторон, защитили, она бы укрылась за их спинами, обтянутыми потрепанными пальто, и ничего-ничего с ней не случилось бы.
Стук открывшейся двери. Тащит что-то тяжелое. Она слышала, как затрудненно дышит Роза. Снова мелодия мобильника.
– Роза Брун.
И потом:
– Вот как. Понимаю. Да, но ведь именно… Послушайте, давайте я перезвоню чуть позже. Я занята. Перезвоню. Договорились. До связи.
Шум совсем рядом с люком. Грохот, прямо тут. Она затаила дыхание, ощутила, как задрожала стена. Зашуршала одежда.
Роза спускается в подвал. Принесла лестницу и спускается. Осторожно, крадучись. В одних носках. Скрип открывающейся дверцы в шкаф-туалет. Хриплый вскрик.
И вот стремительно отлетает от стены кровать. Ингрид ждала этого. Взвилась, пружиной распрямилась и воткнула ручку в живот Розы.
Сперва не поняла, что случилось. Ничего не поняла. Ноги под ней подломились, и она упала. Что-то большое и тяжелое рухнуло на нее, ей и в голову не пришло, что это человек. Ингрид. Раздался рев, звериный рык. Что-то впилось в бок, обожгло. Они лежали на полу, Ингрид сверху, размахивая в воздухе чем-то острым. Розу парализовало от неожиданности. Голова ее находилась у основания лестницы. Что-то придавило ее к полу – нога Ингрид впечаталась в скулу. Раздался скрежет, какой бывает, когда удаляют зуб. И тут она поняла! Дернулась, выпростала руку, схватила Ингрид за ногу в самый последний миг, когда та уже карабкалась вверх. Ингрид сползла на пол, да так и замерла – сидя, растопырив ноги, с перекошенным лицом.
Роза набросилась на нее, голова Ингрид со стуком ударилась о что-то твердое. Раздался крик, полный боли и ненависти:
– Роза, ты больная! Ты спятила!
Навалилась на нее, грудь к груди. Размахнулась.
Ударила. Голова Ингрид дернулась в сторону, брызнули сопли и кровь.
– Еще только посмей назвать меня больной!
Тело под ней обмякло. Точно ребра сложились.
Роза сползла с Ингрид, встала на колени.
– Никогда, никогда, никогда, поняла?!
Схватила за уши, затрясла.