Что поделаешь — вечер, да еще и пятница.
Томас принялся сортировать свои записи, а София тем временем собрала документы, оставленные на столе участниками встречи. Он не знал, как София отреагирует на то, что он оставил ее в тени, унизил, перехватил у нее инициативу. Буклет был в равной степени ее заслугой и плодом ее работы, то же самое касается и обсуждения исследований оценок.
— Должна сказать, — произнесла София, подходя к Томасу, — что ты сегодня выступил просто фантастически.
Он удивленно поднял голову и почувствовал, что на лбу у него выступила легкая испарина.
Но в тоне Софии не было ни иронии, ни горечи. Глаза ее сияли.
— Спасибо, — поблагодарил он.
— Ты действительно можешь ставить вопросы и продвигать предложения. — Она приблизилась к нему еще на шаг. — Все были за, даже юстиция.
Он снова потупился:
— Это очень важный проект.
— Я знаю, — сказала она, — и это просто замечательно, что ты так думаешь. Ты на самом деле веришь в то, что говоришь, поэтому с тобой очень приятно работать…
От аромата ее духов у Томаса перехватило дыхание.
— Приятных выходных, — пожелал он, взял портфель и направился к двери.
Анника набрала прямой номер Сюпа, испытывая при этом неприятное чувство в животе. Это ощущение возникло из-за неопределенности, прозвучавшей в голосе комиссара во время их утреннего разговора. Может быть, он жалеет, что поделился с ней информацией о Рагнвальде? Может быть, подумал, что эти сведения завтра окажутся в газете? Не почувствовал ли он себя обманутым?
Потной ладонью она ощущала вибрацию сигнала в телефонной трубке.
— Так что у вас случилось? — настороженно спросила она, когда комиссар ответил.
— Случилось нечто очень печальное, — ответил полицейский. — Убили Линуса Густафссона.
Первой реакцией была абсолютная пустота в голове. Это имя ничего ей не говорило.
— Кого? — переспросила она.
— Свидетеля, — ответил Сюп, и в мозгу Анники упала невидимая завеса, сознание осветилось ослепительно-белым лазерным лучом, рухнули все защитные стены, пронесся ураган, сметающий чувством вины все мысли. Она слышала только свое тяжелое дыхание.
— Как это случилось?
— Ему перерезали горло в его же комнате. Мать обнаружила его лежащим в луже крови, когда пришла утром с работы.
Анника неистово замотала головой.
— Этого не может быть, — прошептала она.
— Мы не без основания подозреваем, что оба убийства связаны между собой, но пока не знаем, как именно. Единственное, что их связывает, — это то, что мальчик был свидетелем первого убийства. Способы убийства абсолютно разные.
Правой рукой Анника прикрыла глаза, на сердце лежал камень, становившийся все тяжелее, мешавший дышать.
— Это моя вина? — спросила она.
— Что вы сказали?
Она откашлялась.
— Линус сказал мне, что, кажется, знает убийцу, — произнесла она. — Он не говорил вам, кто это мог быть, по его мнению?
Комиссар не был игроком в покер. Удивление его было искренним и неподдельным.
— Для меня это новость, — сказал он. — Вы уверены?
Она попыталась взять себя в руки, восстановить логическое мышление и вспомнить об ответственности журналиста.
— Я обещала мальчику полную анонимность, — подумала она вслух. — Имеет ли это значение теперь, когда его уже нет?
— Теперь это уже не играет никакой роли, он пришел к нам добровольно, и это освобождает вас от обета молчания, — сказал полицейский, и Анника вздохнула с некоторым облегчением.
— Когда я говорила с ним, он сказал, что, возможно, знает убийцу, но об этом я в своей статье ничего не писала. Я подумала, что не стоит размахивать этим фактом.
— Правильная мысль, — согласился полицейский, — но, к сожалению, это не помогло.
— Может быть, он рассказал об этом кому-то еще?
— Об этом мы не спрашивали, но собираемся выяснить.
Затянувшееся молчание становилось тягостным. Чувство вины мешало Аннике связно мыслить и говорить.
— Я чувствую себя виноватой, — промолвила она.
— Я вас понимаю, — сказал полицейский, — но это не так. Испытывать чувство вины должен совсем другой человек, и, будьте уверены, мы его возьмем.
Она напряженно думала, массируя глаза.
— И что вы делаете? Стучитесь в двери? Ищете отпечатки пальцев? Разыскиваете следы ног, машин и мопедов?
— Все это и еще многое другое.
— Допрашиваете друзей, учителей, соседей?
— Готовы приступить.
Анника, дрожа всем телом, записывала.
— Вы что-нибудь нашли?
— Мы решили осторожно обращаться с информацией.
В трубке снова повисло молчание.
— Утечка, — сказала Анника. — Вы подозреваете, что утечка произошла в доме, и поэтому преступник понял, кто свидетель.
На другом конце провода послышался тяжелый вздох.
— Найдется много людей, которые могли об этом рассказать, и среди прочих в первую очередь он сам. Он, конечно, не хотел светиться в средствах массовой информации, но, по крайней мере, двое из его друзей знали, что он был свидетелем убийства. Мать рассказала об этом своему начальнику на работе. Может, и вы кому-то рассказали?
— Нет, никому, — ответила она. — Могу поклясться.
Опять наступило молчание, хрупкое, неуверенное молчание. Естественно, она была не из их города, он не знал, зачем она, собственно, туда приехала, он воспринимал ее как столичную журналистку, которую, может быть, никогда больше и не встретит. Какой с нее спрос?
— Можете на меня положиться, — глухо произнесла она. — Говорю это, чтобы вы знали. Что я могу написать?
— Воздержитесь от описания способа убийства. Здесь мы пока не все прояснили. Цитируйте мои слова о том, что убийство было в высшей степени зверским и что полиция Лулео потрясена его жестокостью.
— Могу ли я встретиться с матерью? Написать о том, как она его нашла?
— Это логично, поэтому можете об этом написать, но не вступайте с ней в контакт. К тому же она сейчас не дома, ее отвезли в больницу, чтобы не допустить острого психоза. Сын был для нее свет в окошке. Отец его по-своему несчастный человек, из тех, кто либо сидит, либо пьянствует и терроризирует владельцев магазинов на Стургатан.
— Он не мог это сделать?
— Папаша был в вытрезвителе с пяти часов вечера вчерашнего дня, а в семь утра его перевезли в Боден.
— Я бы назвала это железным алиби, — сказала Анника. — Могу ли я все же чем — то вам помочь? Не нашли ли вы что-то особенное, что можно отметить в газете?