Анника сглотнула так громко, что звук эхом отдался от стен.
«Он старается произвести на меня впечатление. Тревожиться не о чем».
— Пожизненное заключение, — сказала она. — Как его переносят?
Она не собиралась задавать этот вопрос, он совершенно неожиданно сорвался с ее губ.
Он несколько секунд молча смотрел на Аннику, глаза его, как ей показалось, увлажнились.
«Он что, принимает пилюли счастья?»
— У меня есть для тебя новая информация, — сказал он. — Новая информация по моему делу. Я подал апелляцию в Верховный суд.
Он сказал это с таким видом, словно сообщил оглушительную сенсацию века. Анника посмотрела на него, стараясь не моргать. Что он, собственно, имеет в виду? Как ей следует реагировать? «В самом деле? Как это интересно!» Или по-иному? Любой мелкий преступник пытается подавать апелляции в Верховный суд для пересмотра дела.
Она прислушивалась к наступившей тишине, стараясь придумать что-нибудь вежливое, чтобы сдвинуть разговор с мертвой точки.
— И что же это за новая информация? — спросила она, а Андерссон кивком показал ей, чтобы она взяла ручку и блокнот.
— Ты читала документы, которые я тебе прислал?
Анника кивнула, она действительно их просмотрела, по крайней мере верхние страницы.
Филипп Андерссон облокотился на колени и подался вперед. Анника откинулась на спинку стула.
— Меня осудили, несмотря на то что я невиновен, — сказал он, подчеркивая ударением каждое слово. — В моей апелляции это доказано.
Прислал ли он ей текст апелляции? Нет, едва ли.
— Каким образом? — спросила она, поставив в блокноте маленький вопросительный знак.
— С помощью мобильного телефона, — сказал он, кивками подтверждая каждое свое слово.
Анника посмотрела на его выступающий живот и бледные руки. Впечатление мужественности от прежних фотографий было, видимо, обманчивым, просто он носил хорошо подогнанные под его фигуру костюмы. Она знала, что ему сорок семь лет, но выглядел он много старше своего возраста.
— Что? — удивилась Анника.
— Полиция не удосужилась проверить журнал моих мобильных звонков! Меня не было на Санкт-Паульсгатан во время совершения убийства.
— И где же ты был? — спросила она.
Он широко раскрыл глаза, но тут же прищурился.
— Какое это имеет к тебе отношение? — сказал он, и Анника почувствовала, как часто забилось ее сердце. Она подавила желание отодвинуться от него еще дальше.
— Никакого, — пожала она плечами. — Это не имеет ко мне никакого отношения.
Пожалуй, она произнесла это на слишком высокой ноте.
Филипп Андерссон поднял палец и направил его в лицо Анники.
— Ты ни черта не знаешь! — воскликнул он со свирепостью, какой Анника от него не ожидала.
Анника внезапно успокоилась. Заглянув в его влажные глаза, увидела в них беспомощность и отчаяние человека, хватающегося за спасительную соломинку.
«Он как загнанный в угол пес. Лает, но не может укусить. Никакой опасности нет, никакой опасности нет».
Мужчина стремительно встал и сделал два коротких шага к двери, потом вернулся. Он оперся на спинку стула и склонился к Аннике. Из его рта шел дурной запах.
— Ты приехала сюда, чтобы написать о моем обращении в Верховный суд, — сказал он, — а не для того, чтобы задавать свои е… вопросы!
— Вот здесь ты ошибаешься. — Анника нисколько не смутилась того, что он буквально дышал ей в лицо. — Посещение состоялось по моей просьбе и пройдет на моих условиях.
Он отпустил спинку стула и выпрямился.
— Если ты успокоишься и выслушаешь меня, то поймешь, чего я хочу, — сказала Анника. — Если станешь и дальше капризничать, то я уйду.
— Почему я должен тебя слушать?
— Потому что я знаю больше, чем ты думаешь, — ответила Анника. — Я там была.
— Что?
— Я там была.
С глухим стуком, приоткрыв от неожиданности рот, он сел на узкий топчан.
— Где?
— Я была в патрульной машине, которая первой прибыла на место преступления в доме на Санкт-Паульсгатан в ту ночь. Я не все видела, но хорошо помню запах.
— Ты там была? И что же ты видела?
Она не отрываясь смотрела на него.
— Кровь. Она текла по стенам, текла по ступеням. Густая кровь, густая, но яркая. Она текла медленно — ярко-алая кровь по желтым стенам.
— И больше ты ничего не видела?
Она посмотрела на фотографию Торстена Бильмана с докерами, сгибающимися под тяжестью огромных мешков.
— Я видела ее волосы. Темные волосы. Она лежала на площадке, шевеля головой. Юлия Линдхольм шла первой, потом Нина Хофман, потом я. Я была последней, Юлия первой, но командовала Нина. Она первой достала пистолет.
Она посмотрела ему в глаза.
Филипп Андерссон не отвел взгляд.
— Она что-нибудь говорила?
— Она крикнула: «Полиция! Вы находитесь под прицелом! Юлия, стань к двери. Анника, уходи отсюда». Вот что она крикнула. Я повернулась и убежала.
Филипп покачал головой:
— Я говорю не про Нину, а про Ольгу.
— Про кого?
— Про темноволосую женщину.
«Он имеет в виду жертву».
Анника, не удержавшись, снова трудно сглотнула.
— Не знаю, — сказала она. — Не думаю, что она могла говорить. Она умерла до приезда скорой помощи.
Тишина в комнате изменилась. Она перестала быть неопределенной, стала тяжелой и удушливой.
— Что тебе известно об Альготе Генрихе Хеймере? — спросила она, и Филипп Андерссон насторожился. У него едва заметно дернулся уголок рта, но это движение не ускользнуло от внимания Анники.
— О ком?
— Он мертв, но едва ли в этом есть твоя вина. Откуда он знал Давида?
Анника знала ответ, по крайней мере отчасти. Они оба участвовали в парашютном бизнесе.
Финансист посмотрел на Аннику пустыми, ничего не выражающими глазами.
— Если тебе нечего больше мне сказать, то я сейчас уйду, — пригрозила она.
— Они были друзья детства, — тихо произнес Андерссон. — Давид был для Хенке старшим братом.
«Хенке?»
— Но у Хенке дела пошли плохо? — спросила Анника.
— Давид изо всех сил пытался ему помочь, но из этого ничего не вышло.
— За что его застрелили?
Филипп Андерссон пожал плечами:
— Наверное, он совершил какую-то глупость.