«Подозреваемая: Юлия Линдхольм».
Нина отодвинула в сторону клавиатуру и вышла в коридор. Сделав несколько бесцельных шагов направо, остановилась и пошла налево.
Надо что-нибудь съесть, подумала она. Купить бутерброд в автомате? От одной этой мысли ее затошнило. Она подошла к автомату с кондитерскими изделиями. Осталась засахаренная клюква. Нина купила последний пакет, потом вернулась к кабинету шефа и постучала в дверь.
Петтерссон оторвал взгляд от компьютерного экрана и удивленно посмотрел на нее.
— Прости, — сказала она, — но кого я должна назвать пострадавшей стороной? Убитую жертву преступления или членов его семьи?
— Убитую жертву, — ответил Петтерссон и снова уставился в компьютер.
— Даже несмотря на то, что он мертв?
— Даже несмотря на то, что он мертв.
Нина не уходила.
— Я хочу спросить еще одну вещь. Александр…
Петтерссон вздохнул.
— Он должен был находиться в квартире, — торопливо произнесла Нина. — Думаю, мы должны…
Шеф раздраженно вздохнул и еще ближе наклонился к экрану.
— Если мама застрелила папу, то это даже хорошо, что ребенка не было дома, — сказал он, и Нина поняла, что разговор окончен.
Она повернулась, чтобы уйти.
— Послушай, Хофман, — остановил ее шеф.
Нина застыла на месте и оглянулась.
— Тебе нужна инструкция о неразглашении? — спросил он, и по его тону было понятно, что неразглашение было бы самой неуместной вещью в таком трагическом случае.
— Нет, спасибо, — не задумываясь, ответила Нина.
Она вернулась в кабинетик, достала из сумки купленную клюкву и положила в рот одну ягоду. Она и правда оказалась кислой.
Вместо того чтобы заполнить клеточку со словом «Подозреваемый», она выбрала другую форму, к которой можно было применить параграф 21 закона о полиции. Туда не надо было вставлять имя Юлии.
В конце концов она заполнила все формы и бланки, вписав туда и данные беседы с Эрландссоном.
Покончив с этим делом, Нина тупо уставилась в экран.
Потом она щелкнула по клетке «Подозреваемый» и вписала туда имя: Юлия Линдхольм.
Нина вышла из программы и поспешно покинула комнату, чтобы избавиться от навязчивых мыслей.
— Мама, я хочу есть. Здесь есть арахисовое масло?
Анника открыла глаза и уперлась взглядом в белую занавеску, сразу не поняв, где находится. Голова была тяжелая, как камень, а грудь болела, словно от разверстой черной раны.
— А молочный шоколад и джем? Здесь есть шоколад?
«Отель. Портье. Номер. Вот она — реальность».
Она повернулась в постели на бок и посмотрела на детей. Они сидели рядышком, в своих пижамах, с ясными глазками и с всклокоченными волосами.
— Наше арахисовое масло сгорело? — спросил Калле.
— И Поппи, — подхватила Эллен, и у нее предательски задрожали губки. — Поппи, и Лео, и Русс — все они тоже сгорели…
«О господи, что я могу сказать? Что мне ответить?»
Анника, села на кровати, отбросив влажную от пота простыню, ни слова не говоря, притянула к себе детей, крепко обняла и принялась нежно покачивать, чувствуя, как все сильнее болит в груди.
— Может быть, мы найдем здесь шоколад, — сказала она хрипло, — и джем. Вот насчет арахисового масла я не уверена.
— Мой новый велосипед, — вдруг вспомнил Калле. — Он тоже сгорел?
«Компьютер. Все письма, которые в нем хранились. Моя телефонная книга и дневник. Наши свадебные подарки. Детская коляска. Первые туфельки Калле».
Она погладила сына по волосам.
— У нас есть страховка, мы получим ее и купим велосипед.
— И Поппи? — с надеждой в голосе спросила Эллен.
— Да, и построим новый дом, — пообещала Анника.
— Я не хочу жить в том доме, — сказал Калле. — Я хочу вернуться в наш старый дом и пойти в свой детский сад.
Анника прикрыла глаза, чувствуя, как рушится мир вокруг нее.
Их семья до пожара прожила в доме на Винтервиксвеген в Юрсхольме всего месяц. Старую квартиру в Кунгсхольме они продали паре геев, которые уже переехали туда и постоянно ругались на кухне.
— Идемте завтракать, — сказала она с трудом, свесив ноги с кровати. — Да, нам надо одеться.
Эллен вытерла слезы и укоризненно посмотрела на мать.
— Но, мама, — сказала она, — вся наша одежда тоже сгорела.
После того как Анна выставила ее за порог, Анника вместе с детьми спустилась на улицу, но такси уже уехало. Она не могла вызвать другую машину, да и другого залога у нее не было, поэтому не осталось иного выбора, как взять детей за руки и идти пешком. Она смутно помнила, что где-то поблизости должен быть отель, но нашли они его только через сорок пять минут. Анника едва держалась на ногах, когда они подошли к конторке портье. Девушка-портье явно испугалась, когда Анника рассказала, как они попали сюда. Им дали номер на втором этаже.
Дверь номера закрылась за ними. Анника сжала влажными холодными ладонями руки детей, и они пошли к лифту.
Убранство ресторана было нарочито минималистичным, на улицу выходила стеклянная стена, на стенах были развешаны книжные полки, отделка была из хромированной стали, а мебель сработана из вишневого дерева.
Буфет был пуст, в зале почти никого. Все бизнесмены разошлись по своим важным встречам, оставив в ресторане лишь супружескую пару средних лет и трех японских туристов, изумленно смотревших на разорванные джинсы и закопченную блузку Анники, шелковую пижаму Калле с Бэтменом и на пижамку Эллен с бабочками.
«Простите, если мы портим вам аппетит нечищеными зубами и босыми ногами».
Стиснув зубы, Анника налила себе чайную чашку кофе, взяла йогурт и три ломтика хлеба с отрубями. Йогурт — это было единственное, что она еще могла впихнуть в себя, но она взяла также и лососину, так как та была включена в цену — две тысячи сто двадцать пять крон за номер, больше похожий на кабину среднего лифта.
«Сама я не справлюсь. Мне нужна помощь».
— Это невозможно, — сказала Берит Хамрин. — Ты говоришь абсолютно спокойно.
— Альтернатива — лечь и умереть, но тогда мне стоило просто остаться дома, — сказала Анника, убедившись, что заперла дверь туалета.
Анника нашла мультипликационный канал и усадила детей в кровать перед висевшим под потолком телевизором, дав им вместо сладостей хрустящие хлопья. Потом она ушла в ванную, где стоял второй телефонный аппарат, и позвонила в редакцию.
— И ты ничего не успела вынести из дома? Я читала о пожаре в новостных выпусках, но не подумала, что сгорел твой дом. Вот черт!