– А это еще зачем? – спросил Артур, сам не понимая, что имеет в виду.
– А это мы тебя душить будем, если не пойдешь, – ответила Люда, небрежно помахивая прыгалкой. В этот момент она была как никогда похожа на резвую, чуть порочную школьницу. Артур испугался: такие скакалки не продавались в «Романтике», а значит, припрыгали из другого города, а может, даже и из другой жизни, в которой, как почувствовал Артур, его и правда могли средь бела дня придушить детской игрушкой. Он заупирался, сжимая вспотевшими руками чемодан, и Иван Петрович подтолкнул его в спину.
– Иди-иди, не позорься! – добродушно сказал он.
Артур затравленно огляделся, ища помощи, но улица была пуста. «Перед банкетом чистятся», – злобно подумал он и замахнулся, пытаясь ударить Ивана Петровича чемоданом по голове. Тот ловко подставил локоть, прикрываясь.
– Милиция! – завопила Люда, обхватывая Артура сзади.
– Добра ведь желаем… – печально сказал Иван Петрович, поднимая брови. Артур молча брыкался, хватаясь за впившуюся в шею прыгалку, но Люда была проворней. Наконец Артуру удалось попасть ногой по ее голени, и Людочка взвизгнула.
– Вот ты как, недососок! – прошипел Иван Петрович, занося кулак, но тут за его спиной откашлялись.
– В чем дело? – спросил милиционер, поглаживая дубинку. У него было лицо несправедливо обиженного добряка. Артур вспомнил, что у него есть дочка-выпускница, и тут же понял, что это та самая девочка, которая сегодня всосалась лишь по щиколотку. Артур потер шею, переводя дыхание.
– Видите ли… – начал он, но его перебила Людочка.
– Ой, даже стыдно сказать… – вскрикнула она, отчаянно покраснев и умоляюще глядя на Ивана Петровича.
Иван Петрович взял милиционера за рукав и жарко зашептал, строго взглядывая на Артура. По лицу стража скользнуло недоверие, сменившееся удивлением; наконец он сурово нахмурился.
– Придется пройти, молодой человек, – сказал он Артуру, крепко беря его под локоть.
Ветер шевелил увядающие цветы, посвистывал на опустевших трибунах, морщил поверхность лужи. Артура подвели к изрядно затоптанной стартовой черте, и тут возникла заминка: было ясно, что в потрепанных кроссовках выйти на старт Артур не может. Мелькнула сумасшедшая надежда на то, что его сейчас отпустят и что весь этот вязкий кошмар – просто затянувшаяся шутка, а может быть, и вовсе сон. События зашли в тупик, и самое время было рассмеяться или проснуться. Артуру даже показалось, что окружающие предметы наваливаются на него, расплываясь и темнея, – Артур считал, что это происходит оттого, что давление реальности на ткань сна переходит какой-то порог, за которым сновидение становится невозможным. Как сквозь вату, услышал он слова Люды:
– А вы в чемоданчике посмотрите, может, в чемоданчике что-нибудь есть!
Трибуны отступили, снова приобретя отвратительно четкие линии. Ветер тронул щеку, принеся сырой холодный запах лужи, пугающий и привычный. Иван Петрович, присев на корточки, рылся в чемодане; прядь зачесанных поперек лысины волос подрагивала на вялом сквозняке.
Он брезгливо выложил прямо на землю короткую зимнюю удочку, пакет с футболками, сборник стихов и обернутый в газету школьный дневник, и тут Люда радостно взвизгнула.
– Все ведь понимаешь, – одобрительно сказал Артуру Иван Петрович, вытаскивая из чемодана большой пакет. Из-под черного полиэтилена матово светилась красная резина сапог.
Артура переобули, и милиционер, пошарив в кармане, вытащил смятую программку.
– Седьмым номером, – звучно объявил он, – на старт выходит Артур Земляникин, школа номер четыре, одиннадцатый «гэ» класс! Счастливый номер тебе выпал – повезло, – вполголоса сказал он Артуру. – Главное теперь – не паникуй. Воздуха набери побольше, если удачно пойдет. Ну да что тебя учить! Давай, сынок, не посрами.
Он потянул из кобуры пистолет. Грянул выстрел, и полуоглохший Артур сделал первый шаг.
Он сразу провалился в грязь по щиколотку; резина и тонкие носки не защищали от холода, и лодыжки охватило ледяными кольцами. За спиной азартно засвистел Иван Петрович, и Артур побрел вперед, проваливаясь все глубже. Выйдя на середину лужи, он задергал коленками, приседая то ли от ужаса, то ли просто вспомнив нужные движения.
– Рыбка-рыбка, засоси и назад не отсоси, – механически забормотал он. В сапоги хлынула жидкая грязь.
– Рыбказасоси-и-и! – восторженно закричала Люда откуда-то издалека.
– Молодчина! – ревел Иван Петрович. – Давай-давай!
Грязь поднялась к подбородку, ее запах стал невыносим, и Артур наконец понял, почему эта вонь всегда казалась ему такой привычной и домашней: это был запах чуть подтаявшего уже минтая, пару часов как вынутого из морозильника. Артура затошнило, он закашлялся, выталкивая драгоценный воздух, и ушел в лужу с головой.
Перед тем как жидкая грязь хлынула в легкие Артура, в темноте перед его закрытыми веками проплыла рыбка. Это был среднего размера выпотрошенный и замороженный минтай. На раздавленном боку отчетливо виднелся след ребристой подошвы – на рыбзаводе на серебристо-бурую тушку наступил неаккуратный рабочий. Слепо смотрели белые глаза, неподвижный рот был открыт. Артур вдруг понял, что он впервые видит морду минтая: в магазины города О. завозили только обезглавленные тушки, – и это почему-то напугало его больше всего. Вымороженные глаза рыбки повернулись, заглянув Артуру в самую душу, рот вытянулся в страстном поцелуе. Артур судорожно вздохнул и навсегда потерял сознание.
«Усаживайте», – шипела Люда. «Коченеет уже», – огрызался Иван Петрович, мостя чисто вымытый и переодетый в костюм труп Артура на стул. Тело, источавшее сильный запах одеколона, заваливалось на бок, никак не желая принять нужную позу. Иван Петрович отдувался и отирал пот. «Вовка, придержи!» – рявкнул он, оглядываясь, но сына за спиной не оказалось. Иван Петрович разогнулся, потирая поясницу, и выругался.
– Что ж вы при женщине ругаетесь, – осадила его Люда.
Через банкетный зал к ним спешил Вова с мотком проволоки в руках, за ним шел секретарь мэра и какие-то мужики, тащившие веревки.
– Сейчас все устроим, не волнуйтесь, – сказал секретарь и принялся распоряжаться.
Артура прикрутили к стулу, пропуская веревки под пиджаком. Один из мужиков умело прошелся пальцами по лицу Артура, придав ему строгое, но оптимистичное выражение, поправил галстук. В руку вставили стакан.
– Отлично! – воскликнул секретарь, глядя на часы. – Речь подготовили? – отрывисто спросил он у Ивана Петровича. Тот кивнул и смущенно засуетился:
– Сюда, сюда ставьте, рядом с Вовиным. Да не трясите так, опять переделывать придется!
– Бледноват, – критически заметила Людочка.
– Волнуется, – объяснил Иван Петрович, – переживает, бедняга. Стыдится прошлого. Нормально.
Отзвучала традиционная речь мэра, выступил Вова, старательно прочитав написанный секретарем текст голосом, полным горячей благодарности. Банкетный зал нетерпеливо гудел – ждали отцовского слова.