– Леха, что ты там завис? Дай Нике руку, я ее подтолкну.
Не веря в происходящее, Алексей протянул руку, и горячая ладошка оказалась в его руках моментально.
– Тяни осторожно.
У Ники нет сил выбираться самой, но Булатов перехватил ее удобнее и вытащил на снег, потом подал руку Матвееву.
– Макс, ты тянись… тяжелый, черт!
Внезапно что-то с треском сломалось, и Матвеев тяжело повис в его руке, и Алексей упал на снег и двумя руками ухватил руку Макса.
– Нет, Макс, тянись, дай мне другую руку!
– Она сломана, похоже.
Вторая пара рук ухватила Матвеева – это Ника, сняв полушубок, плюхнулась на снег рядом с Булатовым и ухватила брата за куртку.
– Давай, Макс, не вздумай упасть! Давай, матьтвоюпоперек, держись!
Вместе они подтянули его достаточно для того, чтобы Булатов перехватил Макса под руки и вытащил на снег.
– Охтыжгребаныйнафиг!
Ника с трудом поднимается и, отряхнув полушубок от снега, надевает его.
– Нет, вы видели? Моя машинка! И сумочка! И игрушечная коровка! – и она выругалась.
Булатов потрясенно смотрит на Нику – он и предположить не мог, что этот ангельский голос может произносить такое.
– Привыкай, брат. Она иногда ругается – от полноты чувств.
Пусть ругается – хотел сказать Булатов, но не смог, в горле застрял ком. Пусть ругается, пусть дерется, пусть влипает в авантюры, сбивает с пути граждан, рисует кошек и принцесс и тискает Буча. Пусть делает, что хочет, – лишь бы она была. Вот такая, как есть – несуразная, невозможная, наивная, хитрая, ужасная, самая желанная в мире. И никто ему не нужен больше. Пусть она его даже не любит – лишь бы просто была где-то под небом. И все, остальное купят.
– Леш, ты-то здесь как?
– А я за вами, дураками, ехал – заметил, что следят, стал сам осторожно следить. Едва не опоздал. Но как?..
– Это же старая дорога – хотели строить объездную, а здесь нужен мост, но грунты такие, что мост должен быть не такой, как мы привыкли… в общем, неважно. Арматуру заложили в двух метрах от поверхности, чтобы посмотреть, как она окисляется, и стройку законсервировали. Вот на арматуру я и встал, и Нику держал. Машина сначала в эту самую арматуру носом уперлась, я в фарах рассмотрел, мы вылезли, машина нырнула, а нас в темноте не видно. Днем-то такой трюк не вышел бы, счастье, что ночь.
– Везучие вы, черти!
– Ну, это все знают. Ника!
Они услышали тихие всхлипывания, Булатов подошел к ней – Ника смотрела на горящую «Хонду» и плакала, слезы катились по ее щекам, застывая на морозе.
– Она же такая хорошая была, понимаешь? Она была со мной пять лет, такая славная, голубенькая, юркая! А теперь она горит…
– Я куплю тебе новую, обещаю. Вот сегодня же куплю… нет, сегодня поздно, а завтра – точно такую же!
– Нет, это все равно будет другая…
Булатов прижал ее к себе, уткнувшись в волосы, пахнущие какими-то духами и немного – гарью. Все перестало существовать для него в этот момент, потому что он впервые обнимал женщину, которая ему нужнее всего на свете.
– А я уж решила, что совсем тебя не интересую.
– Интересуешь. – Булатов взял ее заплаканное лицо в ладони. – Ты права, такая же машина не нужна. Куплю тебе другую. Завтра же.
– Я и сама могу…
– Можешь, конечно. Но я решил, что моя женщина не должна сама себе покупать машины.
– Ну, если все довольны, может, поднимете меня? – Матвеев изрядно замерз на снегу. – Нога, похоже, ранена, а рука сломана. Хорошо, что левая.
– Ой, Макс, ты же простудишься!
Вдвоем они подняли Матвеева и усадили на заднее сиденье внедорожника.
– Леш, что ты ищешь?
– Этот сукин сын телефон выронил, хочу его найти.
– Какой сукин сын?!
Черт подери, он забыл им сказать.
– Да тот гад, что спихнул вас. Я его гвоздодером угостил по темени, связал и бросил в багажник. Он телефон выронил, и надо его найти…
– Леш, ты реально крут!
Булатов сделал вид, что не обратил внимания на похвалу, но поймал себя на том, что довольно улыбается. Всегда приятно выглядеть суперменом в глазах любимой женщины, даже если эта женщина изъясняется подростковым сленгом и только что ругалась, как портовый грузчик.
– Да любой бы ругался, случись такое…
Он возвратился к машине и нашарил в боковушке фонарик. Освещая вытоптанный снег, метр за метром исследовал место, и наконец злосчастный сотовый обнаружил.
– Отдам Олешко, пусть развлекается. Макс, я хотел сказать, что…
– Я знаю. Сейчас отдышусь и позвоню Павлу, узнаю, как они там. Но если Сашка…
– Максим, огромное невезение – потерять лучшего друга. – Ника гладит его волосы. – Но вдруг…
– Ладно, дайте мне минуту, и я позвоню Олешко.
– Забей, я сама сейчас позвоню.
Ника выудила сотовый из кармана полушубка – привычка таскать там деньги, сотовый и ключи не раз выручала ее, не подвела и сейчас.
– Ника, вы где? – спросил Олешко.
– Мы… где-то. Паш, как там Саша?
– Пока держится. Ника, Максим с тобой?
– Да. Сейчас дам ему трубку.
Превозмогая нарастающую боль, Матвеев кратко описал произошедшее и примерное свое местонахождение.
– Все, понял. Будьте там, никуда не съезжайте, через час вас оттуда заберут.
Булатов хмыкнул:
– Как же, через час! Да тут ночь ехать. Околеем от холода.
– Если Олешко сказал «через час», так и будет. Подождем.
Боль в сломанной руке стала нестерпимой, ныла раненая нога. Он снова и снова прокручивал в уме случившееся: удар, машина слетела с трассы, и еще удар, завертевший «Хонду» на скользком месте, крен – и понимание, что машина уперлась носом во что-то, что вполне может и не выдержать. Рывок к двери, треск кости – тяжело оперся на запястье, стальные пруты арматуры под ногами – и обрыв внизу. И машина летит вниз, взрыв. Спокойный голос, деловито отчитывающийся кому-то, что, дескать, да – оба, облегчили ему задачу. Матвеев поежился – ему сейчас очень пригодился бы Никин жуткий горлодер, но если бы знать…
– Что у тебя было в той фляге? Ну, которая в машине ездит?
– А, это один интересный рецепт, который я нашла в старой книге по траволечению: литр спирта пополам с дистиллированной водой настоять на стакане тертого хрена, смешанного с ложкой жгучего красного перца и стаканом меда. Три дня выдержать, процедить, залить в серебряную флягу – и все, забыл о простудах.