– Вот так выход… – Димка заглянул вниз. – Смотрите, здесь внешняя лестница.
– Осторожно. – Марк отстранил его и выглянул наружу. – Да, по всей стене идет пожарная лестница. Ржавая совсем, но нужно спускаться. Давай, Димка, ты самый легкий.
Димка, вздохнув, ставит ногу на перекладину. Она угрожающе скрипит, но он, не обращая внимания на страх, спускается вниз – всего три пролета, не так высоко, каких-то двенадцать метров.
– Ты там как? – Марек смотрит на крохотного Димку, подпрыгивающего внизу на снегу, как воробей. – Нормально?
– Ага, нормально, только холодно! – Димка прыгает в тапках на снегу, ему весьма неуютно. – Давайте, спускайтесь, я жуть до чего замерз вас ждать!
– Ира, давай.
– Маречек… а ты?
– А я после тебя. Я самый тяжелый. Если ты останешься, а лестница подо мной оборвется, ты отсюда не выберешься, и Димка внизу один, он маленький, может не сориентироваться, пропадете оба…
– Марек!
– Иди, Иришка.
Они никогда не называли так друг друга, но вот назвали. Дружба, родство – не кровное, а настоящее, все это в один момент не вырастает, но, появившись, уже не исчезнет.
– Ты тоже не задерживайся.
Он кивает. Лестница скрипит и ходит ходуном, Ирка преодолевает последний пролет и прыгает на снег.
– Как ты тут?
– Замерз. – Димка кутается в куртку. – Но без одежды была бы совсем труба. Марек, ты там что, уснул?
– Сейчас.
Марк бросает вниз тяжелый плащ и пистолет. За три пролета лестницы он не замерзнет насмерть, но плащ весит килограммов пять, не меньше.
Лестница заскрипела, он вцепился в поручни и стал спускаться.
* * *
– То есть где дети, ты не знаешь.
Паша Олешко импровизировал. До его берлоги далеко, используй то, что под рукой – и не ищи себе другое, так говаривал Филеас Фогг в дурацком мультсериале из детства, где косоглазая Блинда Мейс подпрыгивала на батуте в лиловом платье.
Олешко, насвистывая, точит нож – не бог весть что, но сгодится и такой. Борик смотрит на него как на сумасшедшего, до него еще не полностью дошло, в каком скверном положении он оказался. Он понятия не имеет, откуда в его конспиративной хате появился этот мужик и как вообще получилось, что он связан и совершенно не может говорить – хотя рот не заклеен.
– То, что ты убил эту тварь и ее папашу, мне безразлично. Скажу тебе больше – я уж и сам подумывал организовать им что-то вроде утечки газа или автомобильной катастрофы, но ты избавил меня от этих хлопот, за что я тебе премного благодарен. – Олешко пробует лезвие пальцем. – Нет, дрянная сталь, истечет пациент кровью, и все, а мне надо другое… Знаешь, что я собираюсь с тобой сотворить? Одна женщина перед смертью просила меня сделать твои последние часы страшными и мучительными. Неважно, что она пока жива – и, надеюсь, долго еще будет жить… странная такая, забавная, словно повзрослеть позабыла… Когда она просила меня об этом, то была на пороге смерти. Знаешь, что самураи, которые шли в бой, уже чувствовали себя мертвыми? Вот тут такой же момент, хотя вряд ли она знает о самураях. И сейчас я собираюсь выполнить ее просьбу и практически впервые сделаю это с удовольствием. Мне эти дети дороги, понимаешь? Стали вдруг дороги в какой-то момент, а человек, посягнувший на них, мне интересен, только чтобы вырезать из него правду, потом пытать его часами, не позволяя умереть или потерять сознание. Ты понимаешь?
Борик смотрит на него белыми от ужаса глазами и мычит.
– Пока не пытайся мне ничего говорить. – Олешко снова пробует лезвие. – Есть на теле человека такие точки, нажав на которые можно заблокировать некоторые нервные реакции. А можно и убить. Я отобрал у тебя способность говорить – но я ее верну, ведь ты хочешь поведать мне, куда подевал детей. И ты скажешь, по глазам вижу – скажешь. Но позже. А сейчас я попробую, хорошо ли наточено лезвие. Хотя сталь паршивая, но ничего другого все равно нет. Конечно, можно переломать тебе пальцы, руки, ноги… но это подождет. Готов?
Борик энергично мотает головой, дескать, нет, он совершенно не готов к такому повороту судьбы, но Олешко явно не проникся его терзаниями. Он делает надрез, поддевает кожу – Борик заходится в немом крике.
– Видишь, как хорошо, что я отобрал у тебя голос. Сейчас ты всех соседей перебудил бы.
Он заносит нож, и Борик обвисает – потерял сознание.
– Ну нет, это слишком просто. – Олешко ставит заряд шокера на минимум и нажимает кнопку, Борик приходит в себя. – Ну, видишь, мы снова вместе. Продолжим?
Трофимов мотает головой, что означает: продолжать не надо, и Павел, ткнув ему пальцем куда-то в грудь, предупреждает:
– Будешь орать или визжать, как свинья, – я отрежу тебе ухо. Веришь мне?
Борик кивает. Еще бы ему не верить.
– Где они?
– На Скворцова, это на выезде из города. Там… там старый элеватор… они в подвале около котельной…
– В пижамах, босиком – среди зимы?
– Там тепло. Трубы теплотрассы проходят… послушай… отпусти меня. Я скажу, кто заказал мне это сделать.
– Ну, кто заказал, я и так знаю. Игнат Кравцов, да? Вот же Панфилов, сукин сын, как он все знал наперед? Мне бы так… Как ты связывался с ним?
– Я… телефон есть такой. Звонишь за границу в какую-то контору, там просишь к телефону Игната Васильевича, называешь свое кодовое имя и номер… и тебя с ним соединяют.
– Где номер этой конторы?
– Я наизусть запомнил. Мы все знали наизусть.
– И много вас?
– В каждом городе кто-то есть. Мы делаем бизнес для него. Он ценит исполнительность и очень хорошо платит. Правда, и за проколы взыскивает в десятикратном размере, но своих людей не бросает… мне пообещал изменить внешность и перевести на другой участок. После того как я детей увезу…
– Что он собирался с ними сделать?
– Да ничего. Сидели бы там, кричи не кричи, никто не услышит, воды нет, и прочее… сколько бы они протянули, неделю?
Олешко смотрит на Борика и думает о том, что его учили правильным вещам, зря он расстраивался. Потому что средний гражданин просто убил бы этого подонка, но он не заслуживает просто смерти. Олешко прикидывает время – час у него по-всякому есть. Что ж, пора за работу.
– Леха, быстро мотайте на Скворцова, там есть старый элеватор, дети там. – Олешко поворачивается к Борику, и тот понимает, что сейчас будет продолжение банкета. – Не визжи. Мы слегка развлечемся, пока мне сообщат, что дети живы и здоровы. А потом уж… Давай, расскажи мне еще о своем патроне.
– Я все скажу, все!
– Вы все всегда рассказываете всё в итоге. – Олешко усмехается. – Нет такого организма, который не сломают правильно поставленные вопросы. Но нужно время и вдохновение, а у меня есть и то, и другое. Так что ты собирался мне рассказать?