Из ста тридцати членов экипажа на «барракуде» осталось пятнадцать — для поддержания функционирования систем и агрегатов крейсера. Они проклинали свой жребий и отчаянно завидовали списавшимся. Только один человек задержался на борту добровольно — военный контрразведчик капитан третьего ранга Лисков. Его подозрения не ослабевали, наоборот — становились все сильнее.
Все стороны жизни флота детальнейшим образом регламентированы. Если лодка поставлена на отстой, то экипаж должен сдать оружие от автоматов матросов и пистолетов офицеров до ракет «море-земля» и приступить к проведению демонтажных работ: снять пригодное для дальнейшего использования оборудование, законсервировать узлы и механизмы, заглушить реактор, подготовив его к выгрузке топлива. Только после выполнения регламента корабль передается бригаде обслуживания базы. Если окончательное решение о судьбе лодки не принято, экипаж продолжает в полном составе нести повседневную службу.
Почему сейчас не производятся демонтажные работы и даже не составлены план и график их проведения? Почему списан экипаж? Почему не оформлен акт передачи крейсера базе отстоя? Почему, несмотря на это, командование принял на себя замкомбазы — лопоухий капитан-лейтенант, лицо которого казалось Лискову знакомым?
Особист задавал вопросы чертям в своем спецблокноте, но те лишь подмигивали и строили рожи. Попытка в очередной раз связаться с Управлением ВКР Северного флота не удалась: радиорубка была опечатана. К тому же сейчас корабль перешел под обслуживание Приморского отдела ВКР, а там вряд ли кому-то захочется вникать в столь запутанную историю… Местный контрразведчик Кречко так и сказал: «Адмиралы знают, что делают. Не нам их поправлять. Давай лучше выпьем, а то мне все время одному квасить приходится». Предложение коллеги Лисков отклонил, но думать над многочисленными странностями происходящего не перестал. Вывод напрашивался сам собой: кто-то умышленно выводит из-под жесткого контроля боеспособный ракетный крейсер! Спрашивается: зачем? Чтобы создать условия для его захвата!
Лисков постучал себя кулаком по голове. Таково традиционное мышление кондового, пропитанного подозрительностью особиста, которому всюду мерещатся шпионы, диверсанты, изменники, заговоры и предательства. Какой, к чертовой матери, захват! Это же не кино… Просто махровое разгильдяйство и бесхозяйственность! И все же… Контрразведчик должен думать как контрразведчик. Благодушие, привыкание к ситуации, недооценка опасности — вот что в подавляющем большинстве случаев приводит к успеху вражеских акций.
Понимая, что наверняка заработает выговор и насмешки коллег, кап-три выгреб из сейфа несколько вручную заполненных бланков с красной полосой поперек листа и вставил в уничтожитель документов. Когда машинка перестала гудеть, Лисков надел на плечи оперативную кобуру с пистолетом. Потом собрал личный состав, провел инструктаж и призвал всех к бдительности. Матросы, мичманы и несколько офицеров выслушали его без интереса. Обычные песни особиста…
— А когда смена придет? — спросил круглоголовый Сазонов и зевнул.
— Когда придет, увидим, — накаляясь, ответил Лисков. — А пока — нести службу, как положено. Почему часовой стоит со штык-ножом?
— Чижик распорядился, — пояснил лейтенант Максимов. — Как установлено для списанных кораблей…
— Какой черт «списанных»! — взорвался контрразведчик. — Или уже ракеты сняли, ядерное топливо выгрузили? Выдать автомат с боезапасом, посторонних на борт не пускать, о любых подозрительных событиях вокруг докладывать мне в любое время!
Когда Лисков ушел, Сазонов покрутил пальцем у виска и выразительно присвистнул. Мичман Ивантеев заметил его жест, но против обыкновения ничего не сказал.
Ровно в двадцать один час к воротам в/ч 0752 подкатил старенький крытый грузовичок, обслуживающий хозяйственную часть базы. Ничего странного в том, что машина возвращается на свое место, не было, а поскольку из кабины высунулся сам капитан-лейтенант Чижик, замерзший матрос не стал чинить предусмотренных правилами несения службы проверок, а молча распахнул створки. Грузовичок направился почему-то не к гаражу, а в сторону причала, но это уже часового не интересовало.
Возле перекрывавшего выход на пирс давно бездействующего санпропускника грузовик затормозил. Ватными ногами Чижик ступил на знакомый бетон. Из кузова упруго выпрыгнули восемь молодых мужчин в черных бушлатах подводников. Квадратный, с деформированными ушами борца Лисогрузов подошел к капитан-лейтенанту, положил руку на плечо, всмотрелся.
— Ты что, друг? Дрейфишь?
В ту памятную ночь, когда он спас Чижика от бандитов возле «Арагви», не задумываясь разбив голову одному из нападавших, он тоже оставался совершенно спокойным и тоже обращался доброжелательно, но безлично: «друг». Тогда капитан-лейтенант испытал к майору милиции глубокую благодарность. Сейчас им владели другие чувства.
Резким движением Чижик сбросил тяжелую пятерню.
— Меньше болтай и следи за своими людьми. Никого не бить, не калечить, не убивать!
Лисогрузов озадаченно хмыкнул.
С моря дул сильный ветер. Наклонившись, Чижик первым вышел на пирс и медленно пошел вперед мимо зловеще чернеющих мертвых остовов «китенка», «раскладушки», «акулы» и «барса». За ним, выстроившись в колонну по два, шагали остальные. Как будто разводящий вел к постам отдохнувшую смену.
«Барракуда» была пришвартована в самом конце бетонного мола. Там ощущалась жизнь: горели переносные лампочки, слышались голоса, доносились гитарные аккорды. Навстречу шел дежурный офицер — старший лейтенант Ивашкин. Увидев приближающуюся процессию, Ивашкин остановился, вглядываясь.
— Товарищ капитан-лейтенант, на прикомандированном корабле происшествий нет, — привычно отчеканил он, узнав Чижика. И тут же доверительным «неуставным» тоном спросил:
— Слышь, Сашок, а это кто такие?
— Сменный экипаж, — обыденно ответил капитан-лейтенант.
— Хорошо, ребята обрадуются… Только чего ж их так мало?
— Остальные завтра прибудут.
— Ну ладно… Закончишь, заходи. У меня есть кое-что…
Дежурный офицер и возглавляемый Чижиком отряд разминулись. В руке Лисогрузова что-то щелкнуло. Через пару минут они подошли к «барракуде». Стопятидесятисвечовая лампа освещала лишь массивный, закругленный нос, огромный корпус ракетоносца растворялся в темноте, казалось — сходни переброшены на полусферический островок из черной резины.
— Стой, кто идет?
Грубый брезентовый дождевик с капюшоном делал часового похожим на упитанного монаха в рясе. Но этот образ перечеркивался деталями. Рядом, на кнехте, был закреплен пластмассовый ящик полевого телефона. В неярком, рассеиваемом ночью и ветром свете отблескивал автомат.
Чижику это не понравилось. Он распорядился не выдавать оружия, и то, что его приказ нарушили, говорило о возможности осложнений. По уставу караульной службы часовой должен был пропустить на борт только его одного, а остальных держать под контролем, сообщив о прибытии неизвестных старшему офицеру корабля. Но Лисогрузов и его команда не похожи на людей, готовых покорно ждать своего разоблачения. Чем это он щелкал? Предохранителем пистолета, каким-либо специальным ножом, страшной складной дубинкой, разбивающей человеческий череп словно тыкву?