После недолгого размышления маркграф пришел к мысли о том, что за обедом все так или иначе выяснится, а значит, незачем морочить себе голову раньше срока. Освежившись рюмкой армянского бренди, Ромуальд Шизелло спустился в обеденную залу.
Согласно полученным распоряжениям, повара не стали утруждаться: ведро ракового супу, дюжина перепелов в сливовом соусе, седло косули под шампиньонами да небольшой, килограмм на пятнадцать, сом – вот и вся трапеза. Из вин Ромуальд приказал подать четверть тестевой вишневки, по кувшину каховского, а также бочонок нефильтрованного домашнего пива.
Вскоре появился и дядюшка, облаченный к обеду в линялый домашний камзол с бахромой на манжетах и остроносые заморские тапки, противно скрипящие на ходу. Ромуальд невольно присмотрелся: по всему выходило, что подошвой для обуви послужила вытертая шина от грузовика.
– Какое счастие вкусить под родимым кровом! – взмахнул рукой дядюшка Джедедайя. – Особливо после всех пережитых мною в странствиях тягот, болезней и прочих…
– Будьте как дома, – слегка поклонился Ромуальд и самолично наполнил бокалы вишневкой.
– Ну, тогда за встречу! – смешно шевеля бровями, провозгласил дядюшка и осушил свою посуду одним емким заглотом.
«Видно, годы странствий научили старика верному обращению с бокалом, – не без уважения подумал маркграф Шизелло. – Чувствуется школа, чувствуется!»
Ободренный напитком, Джедедайя без лишних церемоний придвинул к себе серебряный суповой тазик и взялся за ложку, да так, что уже через минуту показалось дно. Ромуальд поспешил вновь налить вишневой. Дядюшка довольно хрюкнул, чокнулся, после чего потянул на себя ведро с остатками супа, явно намереваясь воздать им должное. На это у него ушло не более нескольких мгновений.
– Если вспомнить, как я, бывало, голодал в бескрайних джунглях диких островов, – вздохнул он, фокусируясь на блюде с перепелами, – то, по совести говоря, отсутствие у меня язвы желудка не может вызвать ничего, кроме изумления.
– Вот как? – вежливо улыбнулся Ромуальд, понимая, что сильно ошибся с обедом: нужно было готовить на танковую роту.
– Да-с, дорогой племяш, пищеварение у меня превосходное! Впрочем, тебе должно быть известно, что это у нас – семейное. Твой почивший папаша, царствие ему небесное, еще в детстве умел в одиночку съесть самого лучшего гуся, что только и можно было найти в окрестных деревнях. А после того, бывало, требовал две дюжины сосисок, пол-бочонка квашеной капусты и кувшин безалкогольного…
Ромуальд вздохнул. В гроб его отца загнало именно фамильное, будь оно неладно, обжорство, нередкие приступы которого сам он ощущал и в себе. Понимая, чем он может кончить, Ромуальд всю жизнь боролся с пагубной наклонностью, но время от времени ему приходилось отступать, и тогда его спасали только могучие слабительные смеси, приготовлению коих он выучился в университете.
– Попробуйте вот каховского, дорогой дядюшка, – предложил маркграф, придвигая к родичу пятилитровый глиняный кувшин, украшенный работой палехских мастеров.
– В такую погоду? – приподнял бровь Джедедайя. – Не откажусь! Там, на островах, под палящим солнцем – сколько раз, бывало, я мечтал о паре стаканчиков доброго красного! Но увы, ничем, кроме дурной кокосовой наливки разжиться не удавалось. Впрочем, для профилактики малярии годится и кокосовая.
– Надо полагать, за годы изысканий вы приобрели определенные э-ээ… знания? – осторожно поинтересовался Ромуальд, желая перевести разговор в другую плоскость. – В газетах писали, что вы не один год провели среди диких троглодитов, известных своей лесной магией. Мне было бы интересно услышать о загадочных ритуалах, изучению которых вы посвятили свою жизнь…
Джедедайя Шизелло насупился, и некоторое время сидел молча, будто бы собираясь с мыслями.
– В нашем роду, как ты знаешь, было немало известных естествоиспытателей, – промолвил он, наливая себе наконец каховского. – Твой прадед, Сантос Шизелло, твой отец – мой несчастный брат… да и сам ты, я слышал, уже успел сделать себе имя в научных кругах. Меня, как и следовало ожидать, ученая стезя привлекала с отрочества. Однако роль кабинетного мудреца, занятого перелистыванием истлевших фолиантов, мне не подходила. Я рвался к первоисточнику, тем более что вокруг нас, как ты сам понимаешь, надолго еще хватит тайн и загадок. На последнем курсе университета мне повезло вступить в некое студенческое братство, члены которого поклялись положить все свои силы на алтарь науки, изучая непознанное в самых отдаленных уголках нашего бескрайнего мира. Тебе может показаться, что я полон нелепого пафоса, но поверь, в те годы мы думали именно так. Многие из нас погибли… позже. Многие были съедены ужасными дикарями, многие умерли от неведомых болезней, кое-кто ушел от нас из-за воздействия страшной магии, изучением которой мы так неосмотрительно занимались. Мне повезло: достижения медицины плюс дружеское расположение некоторых колдунов спасли мне жизнь и здоровье. Но при этом…
Путешественник опорожнил кубок, с шумом вернул его на стол и глубоко вздохнул. На зубах его хрустнул перепел.
– Множество зловещих тайн хранят далекие острова, – продолжил он, чавкая. – Есть места, где людей едят даже без соли, с одним лишь грибным соусом.
– Без соли? – содрогнулся от услышанного Ромуальд. – Да как же это, в самом-то деле?
– Истинно так, – кивнул Джедедайя, – без соли, под грибным соусом, получая от того некое извращенное наслаждение, а иногда даже впадая в транс. Должен признаться, я и сам едва избежал подобной участи: не будь я человеком образованным, ног бы не унес. Джунгли не любят чужих!.. Великое множество страшных тайн хранит в себе этот зеленый ад, и далеко не все из них доступны человеческому пониманию вообще.
– Да что вы? – удивился Ромуальд, ощущая, как по спине ползет предательская струйка холодного пота.
– Да-да! – Джедедайя врезал кулаком по столу и с горячностью потянулся к кувшину. – Не один год я провел среди ужасных дикарей, живя их жизнью и пытаясь постичь суть страшной магии, которой в совершенстве владеют их колдуны. Чего я там только не навидался! Мне случалось видеть птиц, летающих кверху брюхом, я видел рыб, откладывающих икру на песке, однако ж, все это можно хоть как-то, но объяснить при помощи законов природы. А вот люди, превращающиеся по собственной воле в дерьмо – это, скажу я тебе!..
– Ну, – скептически хмыкнул молодой маркграф, вспомнив своего старого приятеля, шоумена Олафа Щитмана, – это и я видывал.
– Старый дешевый трюк, – поморщился дядюшка. – Потом свет гаснет, а когда загорается снова, артист выходит в сверкающей визитке. Нет-нет, поверь мне: говорящая куча дерьма – это сильно воздействует на психику, особенно если речь идет о необразованных дикарях. Таким способом отдельные вожди добиваются невиданного авторитета среди подданных.
С этими словами Джедедайя дохрустел последнего перепела и отрезал себе кусочек косули. В какой-то момент Ромуальду причудилось, что на удивление крепкие зубы путешественника сверкают характерным бриллиантовым блеском, но он поборол морок. Молодой маркграф щелкнул пальцами, вызывая дворецкого и, когда тот склонился над ним, шепотом приказал зажарить в гриле полдюжины свежих гусей, а также позаботиться о винах. Дворецкий сделал большие глаза – давно уже в замке не случалось настоящего жора, – и умчался на кухню.