– Старик – твоя работа? – без предисловий спросил Трубников у своего подручного, дебильного вида малого по имени Бизон.
– Какой старик? – спросил Бизон, не особенно удивившись.
– Ты мне тут целку из себя не строй! – рявкнул Трубников. – Старика замочили в ту ночь, когда ты шарился в генеральшиной хате!
– Ну, я… эта… не хотел в натуре! Старая падла поджидал меня, когда я шел обратно, дверь приоткрыл, чтоб увидеть. Там же запросто вычислить, откуда идешь. Я уже вниз шел, когда услышал – дверь скрипнула. Ну, рванул назад, он не успел захлопнуть…
– Почему не сказал сразу?
– Не успел.
– Не успел! Урод безмозглый, надо было сразу же доложить!
– Есть, господин генерал! – вытянулся Бизон, нисколько не испугавшись хозяйского окрика. – В другой раз, как что – так сразу! Сей секунд доложимся!
– А шнурок откуда? – Трубников не стал пенять подчиненному за хамство. Не сейчас. – С собой носишь?
– Какой шнурок?
– Чем ты его?
– Чем? – Бизон сжал руки в кулаки. – Это потом, когда он уже… эта… готов был… Взял в прихожей шарф и… Вы ж сами рассказывали, как генеральшу удавили. Да вы не беспокойтесь, господин генерал, меня никто не видел. Ментовка занята генеральшей… Кому эта старая гнида нужна!
Трубникова всегда забавляла манера Бизона называть его господином генералом. Но сейчас он почувствовал нарастающие раздражение и страх.
– Идиот! При чем тут ментовка? – сказал он резко. – Прохоров теперь землю рыть будет. Тебе человека замочить все равно, что муху прихлопнуть. Тебе ж это удовольствие, блин! Не надо было его трогать. Имей в виду, если Прохоров тебя достанет…
– Не достанет! Прохорову самому недолго небо коптить, – буркнул подручный.
– Держи язык за зубами, придурок! Кто знает, что ты был у генеральши?
– Конкретно – никто. Только вы. Не надо было меня посылать! – перешел в наступление Бизон.
– Ладно, все. Кончили базар! – оборвал его Трубников. – Завтра поинтересуйся у дружка, что они нарыли по старику. Пшел вон!
– И вам спокойной ночи, Иван Федорович, и приятных сновидений, – ядовито сказал Бизон вслед вылезшему из машины начальнику.
Трубников не ответил, захлопнул дверцу и, тяжело загребая ногами, пошел к подъезду своего дома.
Патологически жестокий Бизон слыл среди своих за шутника и приколиста. Трубников, наблюдая своего подручного, испытывал смешанное чувство оторопи, удивления и где-то глубоко внутри опасения, сознавая, что, если, не дай бог, пути их пересекутся, то Бизон уничтожит его с такой же легкостью, с какой он уничтожил когда-то не в меру ретивого журналиста местной «Вечорки», затеявшего какие-то там разоблачения, старика-портного, а также, возможно, и других людей, ему, Трубникову, неизвестных.
«Урод, шавка паршивая!» – злобно думал он о Бизоне. Ведь и не вспомнит, в случае чего, что он, Трубников, вытащил его из грязи, отмазал от тюряги, что кормит и поит, что за ним он, как за каменной стеной. Иногда у него было предчувствие, что Бизон еще покажет себя и ухо с ним нужно держать востро.
«Душегуб, – думал Трубников. – Но нужен, никуда не денешься. Нужен! До поры до времени».
* * *
Прохоров лежал на своей широкой кровати. Боль, мучившая его, отпустила после укола, и сейчас он чувствовал приятную расслабленность и невесомость во всем теле. «Славная девочка», – подумал он про медсестру Зою. После последнего приступа, случившегося три недели назад, Зоя переселилась к нему и жила теперь в соседней комнате. Она заходила ночью, проверяя, все ли у него в порядке, и он притворялся, что спит, подавляя в себе желание сказать: «Жив, жив еще!» Постояв с минуту, она, неслышно ступая, уходила к себе, и он смотрел ей вслед.
«Похожа на Таню, – думал он. – Такая же спокойная, немногословная, с мягкими движениями красивых рук и неслышной походкой. Серьезная. Из нее получится хороший врач… надо бы помочь…» Она была мила ему, жаль, что поздно… уже.
– Поздно, – сказал он вслух. И ничего не почувствовал. Только покой и усталость. Вспомнил жену… Двадцать лет уже, как нет Тани, а до сих пор не хватает ее, не отпускает боль. В жизни встречается не так уж много людей, которые преданны и искренне любят. Родители не в счет. Таня любила его. Душу готова была отдать, как говорила его бабка Нила.
– Вот и встретимся, Танюша, недолго осталось…
Бедная, сколько пережила из-за него. Исправно ездила на свидания, возила передачи. И не дождалась, умерла от сердечного приступа за восемь месяцев до его освобождения. Он перебирал волосики Бенджи, лежавшего у него под боком. Тельце у песика было горячее и тяжелое. Ему было смешно, что Бенджи так громко храпит.
«Как пьяный матрос», – подумал он. Конечно, попробуй подыши таким крошечным носом. Японская хризантема, надо же! Вспомнил старика-портного Симкина. Медяк, как бульдог, если возьмет след, то достанет этого подонка. Что же там произошло?
«Что-то с Иваном не то, – подумал, – надо бы присмотреться…»
Мысли текли вяло и тягуче. Вспомнились крысы, бегущие с тонущего корабля. О его болезни, конечно, уже знают. Торопятся списать, великий передел устроить. Прихлебателей полно, а опереться не на кого. Никому нельзя верить. Иван жаден до денег… продаст все и вся.
Временщики кругом, алчные, подлые, ненасытные…
Товарищ по детским играм, связанный услугами,
имеющий приятный нрав и наклонности,
товарищ по учебе; тот, кто знает слабые
стороны и тайны, или тот, чьи слабые стороны
и тайны известны; сын кормилицы, выросший
вместе, – таковы друзья.
Камасутра, ч. 5, гл. 5. Описание обязанностей друзей и посредников мужчины
Я не торопясь брела по улице. День был теплый, солнечный и безветренный. Прохожие приобрели беззаботный вид, распахнули пальто, сняли перчатки и шли особой «весенней» походкой, так отличной от зимней трусцы. Сладко дышалось. Я думала о старике Симкине, и мне хотелось плакать. Почему его убили? Кому он мешал? Бедный одинокий старик, который и из дома-то почти не выходил! Перед моими глазами стояло лицо старого портного, я словно слышала его тяжелое астматическое дыхание… Удивительное дело, несмотря на возраст, более чем почтенный, и инвалидное кресло, Симкин не казался мне стариком. Он был оптимистом, смотрел орлом, шутил, интересовался политикой. И женщинами. Сделал мне комплимент – сказал, что я похожа на его первую любовь…и что, если бы он был помоложе, то он бы – о-го-го! Забросал меня вопросами об Америке.
– Глаз-алмаз! – сказал он о себе. – Лицо, – сказал он, – могу забыть, а фигуру человеческую – никогда! Глаз-алмаз!
Если убийства Медведевой и старика-портного связаны, то, похоже, убрали свидетеля. Свидетеля чего? Убийства генеральши? Это мог сделать только ее убийца, то есть Якубовская, но она в тюрьме. Что же тогда получается? Получается, убийства генеральши и старика не связаны или… или убийца не Якубовская!