Они сидели рядом, держась за руки.
– Риммочка, – говорил Игорь, – я еще раз виделся с Рыдаевым, он настроен очень оптимистично.
– Я знаю, – отвечала Римма безучастно, – он был здесь вчера.
– Самое главное, держись. Все проходит, пройдет и это. Знаешь, это, как испытание… Мы выйдем из него, вот увидишь. Самое главное, что мы вместе. Я люблю тебя! Если бы ты знала, как я тебя люблю!
Игорь говорил, боясь остановиться, и гладил Римму по голове. Ее прекрасные волосы были перехвачены резинкой, висели жалким хвостиком. Она похудела и осунулась. Он испытывал жалость и вину за то, что через час, когда закончится свидание, он поднимется и уйдет на волю, а она останется в тюрьме, и толстая тетка, читающая газету в углу комнаты и притворяющаяся, что не смотрит на них, отведет ее в камеру. И Римма, такая избалованная, тонкая и брезгливая, такая любимая, вернется в камеру, где, кроме нее, живут еще пять девушек, воровок и проституток, которые ругаются матом и скандалят.
– Я тебя люблю, слышишь? – Он вытер слезы с ее лица своим носовым платком. – Это самое главное! Ты понимаешь, что это самое главное?
– Игорь, – перебила она, – а ты понимаешь, что я убийца? И ничего уже с этим не поделаешь, ничего не исправишь и ничем не поможешь.
«Не говори так! Ты не виновата. Это я один во всем виноват. Я буду тебя ждать», – хотел сказать он, но не сказал. Нехорошая это была фраза. Глупая и жестокая. Один древний грек сказал, что нет ничего смешнее и недолговечнее клятв влюбленных. Вместо этого он сказал:
– Риммочка, мне придется уехать с туром. Я не хотел, но Сережа заболел, и придется мне.
– Куда? – спросила Римма.
– Недалеко. В Италию, на неделю, – сказал Игорь и тут же пожалел о сказанном. – Даже не на неделю, а на пять дней всего.
Ему все время казалось, что он говорит что-то не то. Италия была символом свободы и радости бытия. В Риме – жарко, женщины в открытых платьях… Узкие улочки Вечного города, кафе в уютных закоулках, запах кофе и свежих булочек… Он вспомнил, как кричал, врываясь к ней домой: «О, Рим великий и могучий! Презренный раб припадает к твоим стопам…» Как же давно это было! Они собирались в Италию вместе…
Римма сидела, прижавшись щекой к его плечу. Игорь чувствовал ее теплое дыхание. Она молчала.
– Ты знаешь, маме лучше, – сказал он, меняя тему. – Она уже встает. Сегодня выходила в сад, сидела на веранде. Тетка соорудила ей постель на топчане, и, если будет тепло, она может спать прямо на веранде.
– Твоя мама никогда меня не простит, – сказала Римма.
– Не думай об этом. Моя мама способна понять… Мы уедем отсюда, когда все закончится.
– Куда?
– Да мало ли… Куда угодно!
– Ты не сможешь их оставить… ты же сам знаешь, что никогда их не бросишь.
– Риммочка, давай не будем об этом, ладно?
– Ладно, – печально согласилась Римма. – А как твой брат?
– Держится молодцом. Да, ты знаешь, к нам вчера забрались воры. Какая-то нелепость, честное слово!
– Как – воры? – Римма отодвинулась от Игоря и заглянула ему в лицо.
– Обыкновенно! Взломали дверь в кухню, она уже много лет не отпирается, мы ходим через веранду, и влезли. В гостиной все вверх дном.
– Ночью?
– Нет, днем! В том-то и дело, что днем! Ничего уже народ не боится. Мама спала, ничего не слышала. Она от своих лекарств все время спит. Тетка ушла в магазин…
– А брат?
– Ты же знаешь, он ни на что не реагирует. В его комнате, кстати, тоже все вверх дном и в теткиной.
– А что взяли?
– Ничего! Там и брать-то нечего. Мы отделались легким испугом. – Игорь шутит, радуясь, что сумел заинтересовать Римму. – Самая ценная вещь – музыкальный центр Станислава. Его не взяли. Наверное, потому что он страшно громоздкий, не унести.
– А брат не испугался? Он же видел их? Они его не тронули?
– Не тронули, к счастью. Станислав, наверное, даже не заметил их. Можешь себе представить, я прихожу – батюшки-светы, дом полон полиции, тетка вызвала. На улице – полицейские машины, все суетятся, бегают, звонят по телефону. Соседи собрались, чуть не весь поселок, глазеют, возбудились, галдят. Театр прямо! Менты эсбэшников вызвали. А те арабиста привезли…
– Зачем арабиста?
– Станислав все время повторяет какую-то фразу на арабском. Я даже запомнил… сейчас… Вала талбису аль-хакка… бил-батим ва-тактуму, аль-хакка… аль-хакка… – торжественно произнес он, запнулся, подумал немного. – Дальше не помню! Как заклинание из арабских сказок, из «Тысячи и одной ночи». На брата иногда находит – он был переводчиком у Медведева. Арабист этот, и так и этак, все пытался разговорить брата, подходы искал. С ним психиатр приехал, тот, что когда-то чуть ли не целый год у нас и дневал, и ночевал. И ничего! Станислав смотрит мимо них и бормочет: «Вала таблису аль-хакка… аль-хакка…»
– А что это значит?
– Как будто бы изречение из Корана. Что-то вроде: не скрывай правды и не прячь истины…
– А чего они все так переполошились?
– По старой памяти. После того случая с братом, в Вене, они время от времени наведываются. Как, что? Может, ему лучше стало? Ведь никто до сих пор не знает, что там произошло. Ты знаешь, мне иногда кажется, что… – Он осекся.
– Что?
– Ты только не смейся. Мне иногда кажется, что Станислав все понимает.
– Как понимает?
– Бывает, он так смотрит на меня…
– А почему же…
– Не знаю! Может, боится. То есть он не в себе, конечно, но… Не знаю! Может, ему все надоело, а так никто его не трогает, никто не пристает. Живет в своей скорлупе, слушает любимую музыку…
– Какую музыку?
– Классику. Я думаю, он много знает… вернее, знал. И после того случая в Вене испугался и ушел в себя.
– Кого же он боится? Тех людей?
– Не знаю. Он устал, разочаровался… Знаешь, всегда существовали человеци, которые уходили из мирской жизни. Уставали от людей и уходили в отшельники. Так и Станислав. Ушел в отшельники. Иногда я ловлю на себе его взгляд… вполне осмысленный. Я его очень любил, да и люблю, конечно, но сейчас он как растение. Он всегда был для меня старшим братом, образцом для подражания. У нас разные отцы. Отец Станислава утонул, когда брату было пять. От потрясения он перестал разговаривать. Мама рассказывала – молчал почти год. Как сейчас. А я появился, когда ему было уже двенадцать.
– А что случилось с твоим отцом?
– Инфаркт, четыре года назад. Знаешь, я Станислава любил больше, чем отца. Отец был очень строгим, я его побаивался. Да и на работе вечно пропадал. Станислав возился со мной, водил в детский садик, научил кататься на коньках, плавать. Мы с ним однажды реку переплыли, а кто-то рассказал маме. Мама всегда боялась реки. Она отругала нас и взяла честное слово, что мы больше не будем, – Игорь улыбается и вздыхает. – Брат был… удачным человеком! Я им страшно гордился!