Взять хоть Прозорина. Все у него, казалось бы, имеется. А он бросается из крайности в крайность, страдает, мучается, мучает жену, напрягает тестя, рискует собственной репутацией. Докатился до убийств, ударился в какую-то магию. И наверняка плохо кончит.
Или, к примеру, Орешкин. Чего ему не хватает? Любви? Секса? Девушек вокруг – завались, а он привязался к одной и пытается ее к себе привязать. Привяжет, потом будет голову ломать, как отделаться. Начнет лгать, выкручиваться, избегать бедняжки. И себе, и ей жизнь осложнит.
«Разве я сам не отношусь к той же категории? – подумал Лавров. – Сохну по Глории, хотя понимаю: ничего у нас с ней не получится. Не потому, что она плоха или я не хорош. Мы – слишком разные, чтобы быть вместе. Но я упорно добиваюсь того, что будет приносить мне боль. Уже приносит! А Катя? Она явно увлеклась мной. И я для этого почти не прикладывал усилий. Какого черта я ради денег согласился морочить ей голову? Потом, когда все закончится, меня будет грызть совесть. Я наверняка буду наказан…»
Желая рассеять горькие мысли, он решил выйти на улицу, подышать морозом, послушать болтовню курильщиков. Отвлечься. Прозорин с Федором никуда не денутся, ведь чтобы уехать, они должны сесть в машину, которая стоит на парковке. Тайком к «ленд роверу» им не пробраться.
Роман жестом подозвал девушку с бейджиком «Глафира» и попросил принести пачку сигарет.
У входа в ресторан топтались подвыпившие мужчины и две бизнес-леди бальзаковского возраста. Было холодно, дамы курили, зябко кутаясь в шерстяные шали. Шел снег, и в свете разноцветных гирлянд казалось, что с неба сыплется бесконечное конфетти.
Лавров прикурил, обратил взгляд в темноту и сделал затяжку. Ему почудилось, что по дорожке, ведущей от гостиницы к парковке, скользит чья-то тень. Он присмотрелся. Неужели Туровский?..
– А что, Борис Евгеньевич уже поправился? Как его нога?
Орешкин в изумлении вытаращил глаза. Волосы Лаврова были в снегу, от него веяло зимней свежестью и табаком. В тепле ресторана снежинки таяли и превращались в капли воды.
– Господин Туровский еще не выходит из номера, – сообщил администратор. – По крайней мере, я его не видел.
– Значит, я обознался. Я был на улице, и мне показалось, что он прогуливается у стоянки машин.
– У стоянки? – поразился Орешкин. – С какой стати? Что ему там понадобилось?
– Сам в толк не возьму.
– Ты перепутал Туровского с кем-то из отдыхающих. Темнота, снег. У тебя как со зрением?
– Не жалуюсь.
Роман отыскал взглядом Прозорина с Федором и перевел дух. Парочка с угрюмым видом закусывала. Похоже, они никуда не отлучались.
Певица в кокошнике отдыхала. Вместо нее публику развлекал виртуозными пассажами баянист. Танцующих стало меньше. Кто-то отправился спать, кого-то разморили хмель и сытость.
Орешкин поспешил в кухню, где застал Варю за чаем. Она сидела грустная и уставшая. В одной руке чашка, в другой – фирменный глазурованный пряник с надписью «Лель». Щеки девушки поблекли, косы растрепались.
– Проголодалась? Ну ешь, ешь. Что-то ты нос повесила, Варюха-горюха.
– Уморилась я, Вячеслав Андреич. Ног не чувствую, поясницу ломит.
– Зато надбавку получишь за сверхурочные.
– Ага, – оживилась девушка и бесхитростно добавила, – я на бобровый полушубок коплю.
– Ты скажи, сколько не хватает, – подмигнул ей Орешкин. – Мы это дело мигом исправим.
Варя сдвинула бровки и вздохнула.
– Не кисни, дурища! Думаешь, я не знаю, чего у тебя глаза на мокром месте? Кавалер на свидание не явился! Обещал быть и не приехал. Кто он? Тарас-Карабас? Леша-калоша?
Орешкин, мастер давать людям обидные прозвища, не скупился на иронию и сарказм. Его бесило тихое сопротивление Варьки, которая вроде бы не давала ему от ворот поворот, но сама в то же время заигрывала с молодыми парнями. Ну, кто такие эти прозоринские охранники? Чем они ей приглянулись? Еще и Федор к ней липнет. Сидит и зыркает черными глазищами. Принесла его нелегкая вместе с хозяином.
– Чего от тебя хотел этот «монах»? – спросил он в приступе ревности.
– Который из «Дубравы»? Танцевать звал. От него пахнет чем-то…
– От всех дубравинских какой-то дрянью несет, – кивнул Орешкин. – Кроме хозяина.
– Может, это наркотик? Я вдохнула, чувствую, меня повело.
– Ты хоть раз наркоту нюхала? Повело ее!
– Не нюхала. Избавь, Боже! Но запах прилипучий. Я до сих пор его ощущаю.
– Ну, мужики! Мало им баб из отдыхающих? – разошелся администратор. – Официанток лапать понадобилось! Ты тоже хороша. Нечего бедрами вилять! Ты бы еще танец живота изобразила с подносом в руках. Во, потешила бы народ! У всех вас одно на уме – как бы повыгодней ноги раздвинуть, как бы не прогадать. Я вас насквозь вижу!
Девушка вспыхнула и зашмыгала носом. Орешкин плюнул, выругался и погрозил пальцем посудомойке, которая сразу опустила голову и загремела тарелками в своем углу.
– То-то же! – зычно произнес он…
* * *
Тем временем в зале произошли кое-какие изменения. На возвышение, именуемое сценой, вернулась барышня в кокошнике и запела:
– Течет ручей, бежит руче-ей, и я ничья, и ты ниче-ей…
Лавров слушал и думал о себе, о Глории, о том, как они, в сущности, одиноки; как одинок каждый человек в борьбе со своими заблуждениями и страстями. Думал о вечной жажде счастья, которое бежит от людей подобно живительному ручью. Вроде бы, рядом оно, рукой подать – а не дотянешься. Только манит, дразнит тоскующее сердце.
Накануне вечером, перед отъездом, он говорил с Катей. Дочь Туровского была огорчена до слез. Она рассчитывала пофлиртовать с гостем, пока муж в отлучке, но тот тоже куда-то собирается.
«Вы не поужинаете со мной?» – не скрывая разочарования, выдавила она.
«Простите, Катя, но мне позвонил товарищ. Он работает администратором в пансионате, – оправдывался Роман. – У него срочное дело».
«До утра нельзя подождать?»
«Никак нельзя!»
«Это все отговорки, – обиделась она. – Вы меня бросаете и отправляетесь развлекаться в «Трактир». Все мужчины одинаковы. Ладно, черт с вами! Езжайте! Я приму ванну и лягу спать».
«Отличная идея».
«Я не нуждаюсь в вашем одобрении, – вспыхнула Катя. – Убирайтесь все! А меня оставьте на растерзание маньяку!»
Она пустила в ход последний аргумент, который мог бы остановить Лаврова. Но не остановил. Поскольку хозяин дома с подручным уехали, за Катю можно было не волноваться.
«Если вам страшно, попросите горничную посидеть в доме до моего возвращения, – посоветовал он хозяйке. – К тому же у вас есть телефон. При малейшей опасности звоните, и я примчусь».