— Нет, не представляю, — признался Песков, слегка повеселев, верно, представив все же себе такую картинку.
— И я не представляю, — хмыкнул Иван Федорович.
В результате четверо подозреваемых в соучастии убийства старушки Кокошиной были поровну разделены между следователями. Пескову достались дворник Ефимка и Наталья-поденщица. Воловцову, соответственно, доморощенный коммерсант-комиссионер Шац и злобная дворянка Перелескова. Надлежало опросить их на предмет знакомства с отставным солдатом Калмыковым и выяснить как можно аккуратнее и осторожнее, к кому из них приходил тот в ночь убийства…
Шаца Иван Федорович подозревал более, нежели Апполинарию Карловну Перелескову. И не потому, что была она дворянских кровей. Озлобленная на весь белый свет, Перелескова вполне могла совершить, скажем, в ярости, и преступление. Например, запросто могла сгоряча выцарапать глаза той молодке с ребенком, с которой она сцепилась в то раннее утро после убийства Кокошиной, или даже придушить ее, конечно, не преднамеренно. Могла плеснуть в сердцах кипятком в лицо ее обидчика, ударить его камнем или печной кочергой или попросту перегрызть ему горло. Но вряд ли она пошла бы на преступление продуманное и имеющее конкретный план. И уж совсем неправдоподобно, чтобы она покусилась на жизнь и имущество такой же вдовицы, как и она сама…
Посему Иван Федорович пошел сначала к Шацу. Дождался раннего вечера, когда тот придет домой после своих коммерческих занятий, и постучался к нему в квартиру.
Григорий Наумович простодушно открыл на стук и был достаточно удивлен, увидев перед собой Воловцова. Он пригласил его войти, усадил за стол, предложил чаю, на что Иван Федорович вежливо отказался, и сел напротив, выжидающе уставившись прямо в глаза судебного следователя по наиважнейшим делам.
— Как ваши коммерческие успехи? — издалека начал Воловцов.
— А вы разве пришли за тем, чтобы спросить о моих успехах? — Шац даже чуть осуждающе посмотрел на Ивана Федоровича. — Нет, господин московский судебный следователь, вы пришли вовсе не справиться о моих коммерческих успехах. — Григорий Наумович слегка покачал головой: — Вы пришли узнать, а не замешан ли этот еврей Шац в убийстве старухи Кокошиной и в похищении ценных бумаг, которые были обнаружены в одном доме в Рыбацкой слободе. Уж не этот ли подозрительный еврей Шац, задолжавший старухе за квартиру аж целых три рубля, проник в ее комнату поздним вечером, облил ее керосином и сжег, завладев бумагами, которые потом передал своему сообщнику? Так вот что я вам на все это отвечу, господин московский судебный следователь: если вы именно за этим пришли к бедному еврею Шацу, то вы глубоко ошиблись. Бедный еврей Шац никого не убивал и участия в этом законопреступлении никакого не принимал ни в малейшей степени. Нет, Шац, конечно, может немножечко обойти закон, ведь кушать же что-то надо, а работать каменщиком или грузчиком у него уже недостаточно сил, да и охоты большой не имеется, и никогда не имелось, — продолжал говорить о себе в третьем лице Григорий Наумович. — Но чтобы пойти на «мокрое» дело… — Шац для убедительности так выпучил свои глаза, что Воловцов даже забеспокоился, как бы они у него не выскочили из орбит и шариками не покатились по столу. — Это ни в коем случае! Лучше уж Шац поступит разнорабочим на шпалопропиточный завод и наденет робу цехового, нежели согласится участвовать в этом мерзком предприятии. Так что вы, господин московский судебный следователь, напрасно потревожили покой бедного еврея. Теперь он не будет спать всю ночь, думая, что попал к вам под подозрение.
— Я вас понял, — не без удовольствия прослушал эту тираду Воловцов. — А откуда вы узнали, что полиция нашла похищенные у Кокошиной процентные бумаги, да еще именно в Рыбацкой слободе?
— О-о, господин московский судебный следователь, — втянул глаза обратно на место Григорий Наумович. — Вы, верно, забыли, где Шац проводит большую часть своего времени. А проводит он ее на базаре, среди людей. И у него имеются глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать. Ведь что такое базар? — Шац выждал некоторую паузу, во время которой не без любопытства смотрел на Ивана Федоровича. — Базар — это, господин московский судебный следователь, и почта, и телеграф, и газеты, только вместе взятые. Хотите узнать городские новости из первых рук? Ступайте на базар, и здесь вы узнаете все, что вас интересует: кто у кого родился, кто с кем поссорился, кого поймала полиция, и что у него нашла, и даже то, что сказал губернатор на балу в Дворянском собрании мадемуазель Агнессе фон-Дер-Фур, уединившись с ней в библиотечной комнате.
— Значит, вы утверждаете, что никакого участия, даже косвенного, в деле… несчастия с госпожой Кокошиной не принимали? — очень серьезно посмотрел на Григория Наумовича Воловцов.
— Утверждаю! — не менее серьезно посмотрел на Ивана Федоровича Шац и для пущей убедительности добавил: — И пусть вся щука повымрет во всех реках и озерах, и повсюду посохнет чеснок, если я вам вру…
— Да, кстати, — уже собираясь уходить, будто бы вспомнил Воловцов, — на днях видел Ивана Ерофеича. Он велел вам кланяться… — С этими словами Иван Федорович буквально впился взглядом в лицо Григория Наумовича.
— Благодарю вас, — немного недоуменно посмотрел на судебного следователя по наиважнейшим делам Шац. — А кто это, простите?
— Ну, как же? — делано удивился Воловцов и даже руками развел: — Вы что, не помните Ивана Калмыкова? Запамятовали?
— Нет, память у меня хорошая, господин московский судебный следователь, — ответил Григорий Наумович. — В моем деле без памяти нельзя… А что касается этого Ивана Ерофеича Калмыкова, то, прошу прощения, я такового не имею чести знать…
К Апполинарии Карловне Перелесковой Иван Федорович зашел, скорее, для очистки совести, нежели с целью уличить ее в соучастии в преступлении. Он не верил, что она имеет какое-либо касательство к убийству Кокошиной. Не верил, что она может быть знакома с отставным солдатом из Рыбацкой слободы Иваном Калмыковым. Конечно, он ее об этом спросил и получил, как и ожидал, отрицательный ответ:
— Нет, никакого Ивана Калмыкова, да еще из Рыбацкой слободы, я не знаю…
— А барышню, ну, ту, настоящую, что приходила на днях к дворнику Ефимке, вы можете описать? — спросил то, что более всего хотел спросить, Иван Федорович.
— Да, на этот раз я рассмотрела ее довольно хорошо, — ответила Перелескова. — На вид ей лет двадцать. Миловидная такая, небольшого росточка. Она чем-то весьма похожа на нашу Наталью-поденщицу, если последнюю умыть и приодеть, конечно…
— А ее приметы, Апполинария Карловна? — продолжал допытываться Воловцов, приняв к сведению последнее замечание мадам Перелесковой. — Лицо, нос, волосы, цвет глаз?
— Глаза у нее карие, большие. Немного близко посаженные к носу, но это не умаляет ее привлекательности, а, скорее, наоборот… Что еще… — Перелескова на мгновение задумалась. — Носик слегка вздернут, что опять же не умаляет ее миловидности. Лицо круглое, чистое. Губы припухлые и слегка подкрашены. Возле губ две жесткие складочки, говорящие о том, что у барышни имеется характер…