Жозетт и Рене немного скучали во время экскурсии и, по-моему, топтались все время на одном месте. Бабетт и Леа тоже. Зато экологи и натуропаты, что называется, нашли себя; им представился случай продемонстрировать весь свой впечатляющий арсенал оборудования для фотографии. Валери задумчиво бродила по аллеям, где между каменными плитами росла трава. Вот она, культура, думал я; от нее тоскливо и хорошо; каждого она отсылает в его собственное небытие. Интересно, как им это удавалось? Как удавалось скульпторам времен Аюттхаи придавать статуям Будды выражение такого лучезарного всепонимания?
После падения Аюттхаи тайское королевство зажило спокойно. Столицей сделался Бангкок, к власти пришла династия Рам. В течение двух столетий (и, собственно говоря, до наших дней) государство не вело серьезных войн, не страдало от гражданских смут и религиозных противостояний; ему удалось избежать колонизации. Оно не знало ни голода, ни крупных эпидемий. В условиях, когда земля плодородна и урожаи обильны, когда не свирепствуют болезни, а в сознании господствуют законы мирной религии, люди размножаются вволю и живут в большинстве своем счастливо. Теперь все изменилось, Таиланд вступил в свободный мир, т. е. в рыночную экономику; пять лет назад случился острейший кризис, в результате которого деньги обесценились вдвое и даже самые процветающие предприятия оказались на грани банкротства. Это было первое драматическое событие в истории страны за два с лишним века. Один за другим в гробовом молчании мы вернулись к автобусу. Тронулись в путь на закате. Из Бангкока нам предстояло ночным поездом выехать в Сураттхани.
Сураттхани – 816000 жителей – представлен во всех путеводителях как место, напрочь лишенное достопримечательностей. Через него пролегают все маршруты, поскольку здесь пересаживаются на паром к острову Самуй, – вот и все, что можно сказать. Между тем здесь живут люди, и город, как отмечает «Мишлен», издавна считается важным центром металлургической промышленности, а с недавних пор тут развивается еще и машиностроение.
Что бы мы делали без машиностроения? Где-то далеко-далеко добывают железную руду, доставляют ее сюда на грузовых судах. Производство станков по большей части контролируется японскими фирмами. Сборка осуществляется в таких городах, как Сураттхани, по лицензиям NEC, «Дженерал Моторс», «Фухимори»; в результате получаются автобусы, железнодорожные вагоны, паромы. Они используются в том числе и для перевозки западных туристов и туристочек, вроде Бабетт и Леа.
Я вполне мог с ними заговорить – мы путешествовали в одной группе; но на роль потенциального любовника я не претендовал, и это резко сужало круг тем для беседы; с другой стороны, коль скоро мы купили одинаковые путевки, контакт в принципе не исключался. Бабетт и Леа, как выяснилось, работали в агентстве по связям с общественностью: организовывали мероприятия. Мероприятия? Ну да. С группами актеров в учреждениях, которые желают заниматься меценатством. То-то небось денежки гребут, подумал я. И да и нет. Сейчас инвестиции сократились: все нацелены на «права человека». Но в общем ничего. Я поинтересовался их зарплатой. Хорошая. Могла бы быть и лучше, но все же хорошая. Примерно двадцать окладов рабочего на металлургическом заводе в Сураттхани. Экономика – загадочная штука.
По прибытии в отель наша группа, полагаю, рассеялась; сам я не стал завтракать со всеми; коллектив мне порядком надоел. Я задвинул шторы и лег. Как ни странно, я сразу заснул, и приснилась мне молодая арабка, танцевавшая в вагоне метро. На Айшу она не была похожа, так, во всяком случае, мне казалось. Она держалась за стойку, как стриптизерша, и постепенно оголяла грудь, прикрытую узкой полоской материи. Наконец, улыбнувшись, она обнажила ее полностью: потрясающая грудь, смуглая, крепкая, налитая. Облизнув пальчики, она погладила себе соски. Затем протянула руку к моим брюкам, расстегнула ширинку, извлекла наружу мое хозяйство и давай теребить. Вокруг стояли люди, на станциях одни входили, другие выходили. Она опустилась на четвереньки и задрала мини-юбку– трусов под ней не оказалось. Ее густые черные джунгли манили меня, и я внедрился. Народ)' в вагоне было много, но никто не обращал на нас внимания. Ничего подобного, конечно, не могло случиться в действительности. Это был сон, смешной сон изголодавшегося немолодого мужчины.
Проснувшись часов в пять, я увидел на простыне пятна спермы. Поллюция… н-да, трогательно. Кроме того, к своему живейшему удивлению, я обнаружил, что мое копье по-прежнему торчит; должно быть, дело в климате. На тумбочке брюхом вверх лежал таракан. Отбегался, как сказал бы отец. Сам он умер в конце 2000-го и правильно сделал. Его жизнь, таким образом, целиком вписалась в XX век, частицей которого он и был; частицей знаменательной – вот в чем ужас. Я же этот рубеж пережил и оказался ни то ни се. Мне шел пятый десяток, вернее, самое его начало; мне, собственно, было сорок; это примерно середина пути. В определенном смысле смерть отца развязала мне руки; своего последнего слова я еще не сказал.
Наша гостиница стояла на восточном побережье острова Самуй и замечательно соответствовала идеалу тропического рая, каким его представляют турагентства в рекламных проспектах. Со всех сторон нас окружали холмы, поросшие лесом. Утопающие в зелени коттеджи амфитеатром спускались к огромному овальному бассейну, на концах которого располагались джакузи. Вплавь можно было добраться до бара на островке в центре бассейна. Еще несколькими метрами ниже начинался белый песчаный пляж, а дальше – море. Я настороженно огляделся; издали узнал Лионеля, барахтавшегося в волнах, словно раненый дельфин; затем развернулся и по мостику, перекинутому через бассейн, прошествовал в бар. С наигранной непринужденностью я изучил список предлагаемых коктейлей: как раз наступило время продажи со скидками.
Я выбрал «Сингапурский слинг», и в эту минуту появилась Бабетт. «Н-да…» – сказал я. На ней был раздельный купальник, состоящий из облегающих шорт и широкой полоски бюстгальтера – все в сине-голубых тонах. Ткань исключительно тонкая; такой купальник особенно выигрышно смотрится мокрым. «Вы не купаетесь?» – спросила она. «М-м…» – ответил я. Следом явилась Леа, сексапильная в более классической манере: цельный ярко-красный виниловый купальник с высокими вырезами внизу и рассеченный черными застежками-молниями, открытыми, само собой (одна молния пересекала левую грудь, и из неё торчал сосок). Она кивнула мне и пошла к Бабетт, стоявшей у воды; когда она повернулась ко мне спиной, я в полной мере оценил ее великолепный зад. Куколки поначалу относились ко мне с опаской, но, после того как я заговорил с ними на пароме, пришли к выводу, что я существо безобидное и даже в своем роде занятное. Так оно примерно и было.
Они синхронно прыгнули в воду. Я чуть повернул голову и продолжал за ними наблюдать. За соседним столиком сидел двойник Робера Ю [7] . Намокнув, купальник Бабетт и в самом, деле выглядел эффектно: отчетливо выделялись соски и ложбинка между ягодицами; виднелся даже холмик волос на лобке, хотя она и стригла их довольно коротко. Между прочим, в это время люди работали, производили полезные вещи, иногда и бесполезные тоже. В общем, производили. А что я произвел за сорок лет своего существования? Прямо скажем, немного. Я готовил информацию, обеспечивал доступ к ней и ее распространение; иногда еще занимался денежными трансфертами (в небольших масштабах: обычно я оплачивал незначительные счета). Словом, работал в непроизводственной сфере. Без таких, как я, можно запросто обойтись. И все же моя бесполезность не так бросалась в глаза, как никчемность Бабетт и Леа; я незаметный рядовой паразит, на работе не надрывался и не пытался делать вид, что надрываюсь.