Автобус «Нувель фронтьер» стоял метрах в ста от входа. Внутри могучего шестидесятичетырехместного «Мерседеса М-800» в полную силу работали кондиционеры: входя в него, вы словно попадали в морозильную камеру. Я устроился у окна слева, в середине салона: перед собой я видел еще дюжину пассажиров, в том числе и соседа по самолету. Рядом со мной никто не сел – похоже, свою первую возможность слиться с коллективом я упустил, зато сохранил все шансы схлопотать хорошенький насморк.
Еще не рассвело, но все шесть рядов автострады, ведущей в Бангкок, уже были запружены автомобилями. По обочинам билдинги из стекла и стали чередовались кое-где с массивными бетонными сооружениями в духе советской архитектуры. Банки, отели, офисы компаний электронной техники, преимущественно японских. После поворота на Чатучак автострада вознеслась над сетью дорог, опоясывающих центр города. На пустырях между светящимися отелями глаз начинал различать скопления домишек, крытых железом. В освещенных неоном ларьках на колесах предлагали суп и рис, дымились жестяные котелки. При выезде на Нью-Петчабури-роуд автобус слегка сбавил скорость. Мы увидели фантасмагорические очертания дорожной развязки, асфальтовые спирали которой, казалось, висели в небе, озаренные рядами прожекторов из аэропорта; описав длинную дугу, автобус снова выехал на скоростную магистраль.
Бангкокский «Палас Отель» принадлежал к сети гостиниц, близких к компании «Меркурий», и придерживался схожих принципов в отношении питания и качества обслуживания – все это я почерпнул из брошюры, которую подобрал в холле, ожидая, пока ситуация немного прояснится. Было начало седьмого утра – полночь в Париже, подумалось мне без всякой связи, – но вокруг уже царило оживление, и ресторан открылся для завтрака. Я сел на скамейку, у меня по-прежнему кружилась голова, шумело в ушах, и начинало подташнивать. По выжидательным позам стоявших рядом людей я угадал в них членов нашей группы. Тут были две девицы лет по двадцать пять блядоватого вида, впрочем, неплохо сложенные и смотревшие на все с презрением. В отличие от них чета пенсионеров – он из породы живчиков, она поугрюмее – с восхищением взирала на внутреннее убранство отеля, состоящее из зеркал, позолоты и люстр. В первые часы жизни коллектива общение в нем носит, как правило, фатический характер, то есть сводится к установлению контактов; этой стадии свойственны употребление банальных фраз и слабая эмоциональная вовлеченность. Как утверждают Эдмундс и Уайт [2] , формирование мини-групп отчетливо заметно лишь на первой экскурсии или во время первого совместного завтрака.
Я вздрогнул, чувствуя, что теряю сознание; чтобы как-то приободриться, закурил: снотворное оказалось слишком сильным, я от него был сам не свой; более слабые, впрочем, на меня не действовали – положение складывалось безвыходное. Чета пенсионеров топталась на месте, медленно поворачиваясь по кругу; супруг хорохорился и, не находя, кому бы конкретно улыбнуться, обводил улыбкой весь окружающий мир. В предшествующей жизни они, наверно, были мелкими торговцами – ничего другого не придумаешь. Услышав свое имя, экскурсанты поочередно подходили к сопровождающей, получали ключи, поднимались в номера – словом, рассеивались. Мы могли позавтракать прямо сейчас, напоминала тайка звонким поставленным голосом, могли отдохнуть – по желанию. В четырнадцать часов – прогулка по кхлонгам [3] , встреча в холле.
Широкое окно моего номера выходило на скоростную магистраль. В половине седьмого утра движение по ней было интенсивным, однако сквозь двойное стекло до меня доносился только слабый гул. Фонари уже погасли, а сталь и стекло еще не засверкали дневным солнцем – город был равномерно сер. Я заказал дежурному двойной эспрессо и заглотал его с эффералганом, долипраном и двойной дозой осциллококсинума, затем лег и попытался закрыть глаза.
Неясные формы с назойливым жужжанием медленно двигались в замкнутом пространстве; может, это были землеройные машины, а может, гигантские насекомые. Поодаль стоял человек в тюрбане и белых шароварах; в руках он держал короткую турецкую саблю и с большой осторожностью проверял остроту клинка. Вдруг воздух сделался красным и вязким, почти жидким; прямо перед глазами у меня потекли капельки конденсата, и я понял, что вижу всю сцену через стекло. Человек лежал теперь на земле, придавленный невидимой силой. Машины – несколько экскаваторов и гусеничный бульдозер – сгрудились вокруг него. Экскаваторы дружно взмахнули шарнирными лапами и разом обрушили ковши на человека, разрубив его тело на семь или восемь частей; голова же дьявольским образом продолжала жить, бородатое лицо кривилось недоброй усмешкой. Тогда вперед подался бульдозер и раздавил ее, как яйцо; мозг вперемешку с раздробленными костями брызнул на стекло в двух сантиметрах от моего лица.
Туризм как поиск смысла с характерным для него игровым общением и богатством образов есть способ постепенного кодированного и нетравмирующего постижения внешней чужеродной реальности.
Рашид Амиру
Проснулся я около полудня, в комнате глухо жужжал кондиционер, голова болела немного меньше. Лежа поперек широченной кровати king size, я думал о том, как все сложится дальше. Бесформенная пока еще группа превратится в живое человеческое сообщество; сегодня во второй половине дня мне надо будет начать определяться, а прямо сейчас уже выбрать шорты для прогулки по кхлонгам. Я остановился на модели из синей джинсовой ткани, средней длины, не слишком облегающей, и футболке «Radiohead»; затем сунул в рюкзак кое-какие вещицы. В ванной я с отвращением осмотрел свое отражение в зеркале: натянутое, скованное лицо бюрократа трагически контрастировало с костюмом; я выглядел ровно тем, кем был на самом деле: сорокалетним чиновником, на период каникул рядящимся под юнца. Тьфу! Я подошел к окну и раздвинул шторы. С двадцать седьмого этажа открывался поразительный вид. Налево меловой скалой, разлинованной черными горизонтальными полосками окон, наполовину скрытых балконами, высилась громада отеля «Мариотт». Солнце стояло в зените, контрастно оттеняя плоскости. Прямо передо мной сверкало бесчисленными бликами хитроумное сооружение из конусов и пирамид голубоватого стекла. На горизонте ярусами ступенчатой пирамиды громоздились гигантские бетонные кубы отеля «Гран Плаза Президент». Справа, за трепещущей зеленой гладью парка Лумпхини, выступала охряная стена и угловые башни Дусит Тха-ни. И надо всем – идеально голубое небо. Я медленно выпил «Сингха Голд», размышляя о том, что все уходит безвозвратно.
Внизу в холле сопровождающая проводила перекличку, раздавая талоны на завтрак. Так я узнал, что двух вертихвосток зовут Бабетт и Леа. У Бабетт были светлые вьющиеся волосы: не то чтобы вьющиеся от природы – скорее завитые; еще у мерзавки была красивая грудь, отчетливо видная сквозь прозрачную ткань блузки с набивным этническим рисунком, полагаю, от «Труа Сюис». Брюки той же материи отличались такой же прозрачностью, сквозь них просвечивали белые кружева трусиков. У черноволосой, тоненькой, как нитка, Леа узость бедер компенсировалась выпуклостью ягодиц, подчеркнутой черными «велосипедками» до колен, и агрессивно торчащими под коротенькой канареечной майкой сосками. На щелке пупка блестел малюсенький бриллиант. Я внимательно изучил обеих цыпочек с тем, чтобы позабыть о них навсегда.