То, что Мэрилин называла картиной Бугатти, было в действительности «Инженером Фердинандом Пихом, посещающим производственные мастерские в Молсхайме», где выпускались «бугатти-вейрон 16.4», самые быстрые и самые дорогие автомобили в мире. Оснащенные W-образным 16-цилиндровым двигателем мощностью 1001 лошадиная сила с четырьмя турбонагнетателями, они разгоняются с нуля до 100 км в час за 2,5 секунды, достигая максимальной скорости в 407 км в час. Никакие существующие в продаже покрышки не способны выдерживать такое ускорение, и «Мишлену» пришлось специально для этой машины разработать особый состав резины.
Слим Элу простоял перед картиной по меньшей мере минут пять, почти не двигаясь, только отходил или приближался на несколько сантиметров. Он избрал, отметил про себя Джед, идеальное расстояние для созерцания картин такого формата; по всему видно, настоящий коллекционер.
Потом мексиканец повернулся и пошел к выходу; он ни с кем не поздоровался и не заговорил.
Когда он проходил мимо, Франсуа Пино бросил на него желчный взгляд; да уж, в схватке с таким соперником шансы бретонского бизнесмена были незавидны. Не удостоив его ответным взглядом, Слим Элу сел на заднее сиденье черного лимузина «мерседес», припаркованного перед галереей.
Теперь к картине Бугатти подошел эмиссар Романа Абрамовича. И правда, любопытная вышла вещь. За несколько недель до того, как приступить к ней, Джед купил на блошином рынке в Монтрейе за смешные деньги – по цене макулатуры, не более того, – подшивки старых номеров французских журналов «Пекин информасьон» и «Китай строится», и в его картине угадывались бескрайние просторы и вольное дыхание в стиле китайского соцреализма. Небольшая группка инженеров и механиков, выстроившись широким клином, сопровождает Фердинанда Пиха, посещающего мастерские, точь-в-точь, – заметит позже один особо въедливый арт-критик, нарывший горы документов, – как группа агрономов и крестьян-середняков, следующих за Мао Цзэдуном на акварели из 122-го номера «Китай строится», озаглавленной «Все на уборку заливного риса в провинции Хунань!». Впрочем, как давно подметили другие искусствоведы, Джед тогда в первый и последний раз попробовал писать акварелью. Инженер Фердинанд Пих, опережая своих спутников на пару шагов, кажется, не идет, а плывет, словно паря в нескольких сантиметрах над светлым эпоксидным полом. На трех алюминиевых монтажных рамах размещены шасси «бугатти-вейронов» на разных стадиях сборки; на заднем плане за стеклянными стенами открывается потрясающий вид на Вогезы. По забавному совпадению, замечает Уэльбек в своем тексте для каталога, городок Молсхайм и вогезские пейзажи вокруг уже фигурировали на фотографиях мишленовских и спутниковых карт, которыми Джед десять лет назад открыл свою первую персональную выставку.
Это замечание, сделанное Уэльбеком походя, – ибо, обладая умом сугубо рациональным, если не ограниченным, он наверняка усмотрел в отмеченном сходстве хоть и курьезную, но случайность, – вдохновит Патрика Кешишьяна на пламенную статью, еще более мистическую, чем обычно; явив нам Господа, творящего мир рука об руку с человеком, пишет он, художник, завершая свой путь к инкарнации, являет нам теперь Господа, сошедшего в люди. Вдалеке от гармонии небесных сфер Всевышний решил «повкалывать в поте лица своего», дабы отдать дань уважения, самим фактом своего чудесного присутствия, святости труда человеческого. Будучи подлинным Богом и подлинным человеком, Он кладет на алтарь трудящихся масс жертвенный дар своей пламенной любви. В позе механика слева, покинувшего рабочее место, чтобы следовать за инженером Фердинандом Пихом, как не узнать, настаивает автор статьи, позу Петра, оставляющего свои сети в ответ на призыв Христа: «Идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков». И даже в отсутствии на картине самой «бугатти-вейрон 16,4» на последнем этапе сборки, он усматривает намек на Небесный Иерусалим.
«Монд» статью не приняла, а Пепита Бургиньон, заведующая отделом, пригрозила даже, что уволится, если газета опубликует этот поток «елейного ханжества»; зато ее собирался напечатать в следующем месяце «Арт-Пресс».
– Да похер нам теперь эта пресса. Наша судьба решается в другом месте, – подвела итоги Мэрилин, когда Джед уже начал волноваться, что Пепита Бургиньон упорно его игнорирует.
Часов в десять, когда ушли последние посетители и официанты уже сворачивали скатерти, Франц в изнеможении рухнул на пластиковый стул, стоявший у входа в галерею.
– Ну, бля, я в ауте. В полном ауте. – Весь вечер, не закрывая рта, он, не щадя себя, неутомимо рассказывал всем желающим о творческом пути Джеда и об истории своей галереи; что касается самого Джеда, то он лишь время от времени одобрительно кивал.
– Принеси пивка, будь добр. Там в холодильнике, в подсобке.
Джед вернулся с ящиком «Стеллы Артуа» Франц тут же залпом осушил бутылку прямо из горлышка, прежде чем заговорить снова.
– Ну вот, теперь остается ждать предложений, – сказал он. – Подобьем бабки через неделю.
Когда Джед вышел к паперти церкви Нотр-Дам де ла Гар, внезапно посыпал мелкий ледяной дождик, словно предупреждая его о чем-то, и так же внезапно, буквально через несколько секунд, прекратился. Он поднялся по ступеням к двустворчатым, как всегда открытым настежь дверям; внутри было пусто. Поколебавшись, Джед повернул обратно. Улица Жанны д’Арк спускалась к бульвару Венсена Ориоля, над которым нависала наземная линия метро; вдалеке виднелся купол Пантеона. Небо приобрело глухой стальной оттенок. В сущности, ему нечего было сказать Господу; не сейчас, во всяком случае.
На площади Насьональ не было ни души, за голыми деревьями маячили плотно пригнанные друг к другу прямоугольные башни университетского центра Тольбиак. Джед свернул на улицу Шато-де-Рантье Он пришел с опережением графика, но Франц уже сидел в кафе, взяв традиционный бокальчик красного, явно далеко не первый. Судя по его всклокоченной шевелюре и багровому лицу, он не спал уже несколько недель.
– Итак, – начал он, как только Джед сел, – у меня есть заявки почти на все картины. Я поднял цены, могу, видимо, поднять еще немножко, короче, средняя цена установилась на уровне пятисот тысяч.
– Что?
– Что слышал: пятисот тысяч евро.
Франц нервно теребил пряди взлохмаченных седых волос; Джед раньше не замечал за ним этой привычки. Он залпом осушил бокал и заказал следующий.
– Если я начну продавать немедленно, – продолжал он, – мы заработаем тридцать миллионов евро; ну типа того.
В кафе воцарилась тишина. Рядом с ними тощий старик в сером плаще посапывал в компании кружки пива с пиконом. Жирнючая бело-рыжая собачка-крысоловка, последовав примеру хозяина, тоже задремала у его ног. Снова полил ненавязчивый дождик.
– Ну и? – спросил Франц через минуту. – Что мне делать? Продавать?
– Как хочешь.
– То есть как это как хочешь, черт побери! Ты понимаешь, какие это деньги? – Он так кричал, что старик вздрогнул и проснулся; собака, с трудом поднявшись, разворчалась в их адрес.