Среди этих людей, конечно же, и прабабка Ляли, старая колдунья Аджуяр. И она то и дело оказывается возле меня. И вид у нее был такой, словно она что-то хочет мне сказать и только ждет подходящего момента. Но это ее проблема. Не дождется старая ведьма, чтобы я подошел к ней первым.
Я и Ляля, обнявшись, стояли возле штурманского Гойкиного кресла, когда застрекотал и замигал огоньками щиток модуля связи. Ткнув в кнопку пальцем, я увидел перед собой довольную рожу Зельвинды.
— Хай, рома! — воскликнул он с жаром, поднимая перед собой объемистую посудину. — С удачей тебя! — И, как он всегда это делал в моменты наивысшего душевного подъема, щелкнул пальцем по колечку в носу, и оно отозвалось серебряным «дзин-н-нь!» — Что же ты еще без чарки?! И куда ж это смотрит твоя красавица жена?!
— Ах, атаман, моя оплошность, — улыбаясь, кивнула Ляля и, выскользнув из моих объятий, отправилась за вином, скорее всего заранее ею припасенным.
— Ай-ай-ай, — покачал головой Зельвинда. — А я-то сдуру собрался наречь тебя именем Рома Чечигла. — («Чечигла» по-цыгански — хитроумный. Прямо, как Одиссей.) — Не рано ли? Ты, как я погляжу, и жену воспитать как следует не можешь… Ладно. Придет девка, принесет вино, вызови меня. — И Зельвинда отключился.
Вот тут-то, улучив момент, когда ее правнучки не было рядом, ко мне и подковыляла старуха Аджуяр. Потянув за рукав, она увела меня от Гойкиного кресла и тихо спросила:
— Твоя женщина уже сказала тебе, что беременна?
Я ошеломленно покачал головой, и Аджуяр, сверля меня ведьминским взглядом из-под мохнатых бровей, продолжала:
— Видно, касатик, совсем я рехнулась на старости лет. Только никогда еще карты не обманывали меня. И вот что они говорят мне. Быть твоему сыну на царевом престоле, ежели только убережешь его от погибели.
— О-о!.. — только и смог вымолвить я.
Лишь бы старуха не разоблачила меня перед соплеменниками. А я-то уже успел позабыть, зачем появился в этом мире. И как не хочется мне об этом вспоминать!..
Внимательно проследив всю череду эмоций на моем лице, старуха издала сиплый смешок и загадочно произнесла:
— Жалко мне тебя, яхонтовый, ох, жалко. А еще жальче правнучку мою, раскрасавицу…
Оглядевшись по сторонам и убедившись, что на нас никто не обращает внимания, я схватил старуху за повязанную на шее выцветшую косынку и притянул к себе:
— Говори, ведьма, что знаешь!
— Отпусти-ка руки, — прошипела старуха. — Не вводи в грех.
Я послушался ее, вспомнив про порчу, сглаз и прочую цыганскую чертовщину. И она, потрогав шею и поморщившись, вновь усмехнулась:
— Кабы знала чего, так сказала б. Не чужая мне и Ляля, а напротив: любимая правнучка. И сынок твой, выходит, мне праправнучком придется. Карты — не книга. Что открыли, лишь то и ведаю… А только сыночка-то покрести, покрести. Коль не покрестишь, ой, дюже потом сокрушаться будешь…
О боги! Неужели вот это косматое и бородатое чудовище с головой, повязанной кроваво-красной косынкой, что ведет через тьму галактики угнанный у властей звездолет, неужели этот неопрятный монстр и есть Роман Безуглов, то бишь я?.. Тот самый Роман Безуглов, который еще недавно был студентом-филологом. Тот самый несуразный человек, с которым там, в двадцатом веке, вечно случались какие-то нелепые происшествия…
Например, в армии. Ну с кем, скажите, с кем еще мог произойти такой идиотизм, о котором вслух я никому и никогда не рассказывал… (Я понимаю, что этот кусок выбьется из стиля всего прочего повествования, но, надеюсь, вы простите мне это.)
Однажды я попал в госпиталь с воспалением легких. И пока лежал, начальник госпиталя, майор, прознал, что я хорошо рисую. И предложил мне полежать еще несколько месяцев, чтобы оформить в госпитале «красный уголок». Я, само собой, согласился, ведь в любом случае это лучше, чем служить на общих основаниях, ходить в наряды. Но загвоздка была в том, что я выздоровел. Но майор сказал: «Мы тебе такую болезнь напишем, что держать у себя сможем сколько захотим».
И в историю болезни написал: «геморрой». Мол, случилось обострение положили, прошло — выписали…
Вот, лежу я месяц, два, три, «красный уголок» расписываю, все вокруг знают о нашем договоре с майором… И тут пришел в госпиталь новый врач, лейтенант, прямо из медицинского института. И сразу вышел на дежурство. Вечером устроил обход. Садился перед постелью больного, листал историю болезни, выяснял, как самочувствие, рекомендовал что-нибудь… Если ангина, горло смотрел, градусник ставил, а если рана какая-нибудь, осматривал ее, перевязывал…
И вот добрался до меня. Заглянул в карточку… Говорит:
— Пройдите со мной.
Иду я за ним по коридору и размышляю: «Наверное, он знает, что никакого геморроя у меня нет. Но он-то думает, что другие больные этого не знают, а потому повел меня к себе, якобы для осмотра. А на самом деле чайку попьем, покурим, поболтаем, он меня и отпустит…»
Потом подумал по-другому: «А вдруг ничего он не знает? Тогда надо ему объяснить. А вдруг тогда он обо всем настучит в округ, и майора, моего благодетеля, накажут. Да и меня по головке не погладят…» Так я ничего конкретного и не решил к тому моменту, как мы до его кабинета добрались. Там он мне говорит:
— Снимайте штаны.
Я снял.
— Наклоняйтесь, — говорит он и натягивает резиновую перчатку.
Я наклонился. И решился, наконец, на откровенный разговор. Но было поздно. Уже чувствуя, как его смазанной вазелином палец, входит мне в задницу, я почему-то очень писклявым голосом произнес:
— Я вам сейчас все объясню…
— Что объясните? — и палец его при этом совершает вращательное движение.
— Поговорите с товарищем майором, — все так же пискляво продолжил я, чувствуя, что краснею.
Уж и не знаю, что он подумал, но сразу же меня отпустил.
Вот такие истории со мной случались… А почему я пошел в армию, а не сразу поступил в университет? (Еще одна выбивающаяся из стиля история.) Да потому, что я, когда закончил школу, вычитал в газете, что в одном училище набирают группу для работы поварами в условиях арктической зимовки. Ну кто еще мог бы заинтересоваться такой идиотской перспективой?! А я отправился туда. И в течение двух с половиной месяцев, пока ребята поумнее сдавали вступительные экзамены в нормальные учебные заведения, меня таскали по самым разнообразным медкомиссиям и осмотрам.
Наконец, когда я полностью прошел обследование, меня вызвали на собеседование. Дядечка, суровый такой, обветренный, как скалы, явно полярник, сказал мне:
— К сожалению, вы непригодны.
— Как так? — удивился я, — я же совершенно здоров!
— Ничего подобного, — говорит он. — Вот тут ясно написано: диагноз № 3/4.
— А что это за диагноз? — еще сильнее удивился я.