Было ещё рано, никто не спал; большинство сидели у входа в палатку, в обычных костюмах, чаще в одиночку, иногда парами. Некоторые сняли с себя одежду (натуризм не был обязательным для элохимитов, но широко практиковался; к тому же и наши творцы, Элохим, добившись полного контроля над климатом своей родной планеты, ходили нагишом, как и подобает свободному живому существу, гордящемуся своим обликом и отбросившему стыд и чувство вины; согласно учению пророка, все следы первородного греха уже исчезли, теперь мы живём в новом законе истинной любви). В основном они ничего не делали или, может, по-своему медитировали — многие, раскрыв ладони, устремили глаза к звёздам. Предоставленные организаторами палатки имели форму вигвама, но белая поблёскивающая ткань выглядела очень современно, из разряда «новых материалов, разработанных для космической промышленности». Короче, это напоминало племя, индейское племя хай-тёк, думаю, у них у всех был Интернет, пророк на этом очень настаивал, чтобы иметь возможность мгновенно распространять свои указания. Я так думаю, они весьма оживлённо общались между собой по Интернету, но при взгляде на них, собравшихся вместе, прежде всего поражала их замкнутость и молчаливость; каждый сидел перед своей палаткой, они не беседовали, не ходили в гости и, находясь в паре метров друг от друга, казалось, даже не подозревали о существовании остальных. Я знал, что у большинства нет ни детей, ни домашних животных (это не запрещалось, но и отнюдь не поощрялось: ведь речь шла в первую очередь о создании нового естественного вида, и воспроизводство существующих видов считалось устаревшей, консервативной опцией, признаком нерешительного характера и уж конечно не самой горячей веры; вряд ли бы отец семейства поднялся в их иерархии слишком высоко). Я прошёл по всем дорожкам, перед сотнями палаток, но никто не сделал попытки со мной заговорить; они ограничивались кивком или слабой улыбкой. Сперва я подумал, что они немного робеют: всё-таки я был ВИП, мне дарована привилегия напрямую беседовать с пророком; но скоро я понял, что, встречая друг друга на дорожках, они ведут себя точно так же: улыбка, кивок, и не более того. Я пересёк палаточный лагерь и двинулся дальше, прошёл несколько сотен метров по каменистой тропе, потом остановился. В свете полной луны был виден каждый камушек, каждый кусок застывшей лавы; вдалеке, на востоке, слабо поблёскивала металлическая ограда лагеря; меня окружало ничто, я находился в его центре, погода стояла тёплая, и пора было что-то для себя решать.
Наверное, я долго простоял так, ощущая одну лишь пустоту в голове, потому что, когда я вернулся, над лагерем висела тишина; видимо, все уже спали. Я взглянул на часы: начало четвёртого. В келье Учёного ещё горел свет; он сидел за рабочим столом, но, заслышав шаги, знаком пригласил меня войти. Внутри помещение оказалось гораздо уютнее, чем я предполагал: диван с довольно симпатичными шёлковыми подушками, каменный пол устлан коврами с геометрическим рисунком; он предложил мне чашку чаю.
— Ты, наверное, заметил, что в нашем руководстве есть некоторые разногласия, — произнёс он и опять умолк.
Право же, они принимали меня за большую шишку; мне невольно пришло в голову, что они преувеличивают мою значимость. Конечно, я мог нести любую чушь, и всегда бы нашлись СМИ, готовые подхватить мои слова; но отсюда до того, чтобы люди меня услышали и изменили свою точку зрения, — дистанция огромного размера: все уже привыкли, что звезды высказываются в СМИ по самым разным поводам, изрекают какие-то абсолютно предсказуемые пошлости, реально никто больше не обращает на это внимания, — короче, система шоу-бизнеса, которой приходится приводить всех и вся к тошнотному консенсусу, давно уже рухнула под грузом собственного ничтожества. И всё же я не стал его переубеждать и кивнул с тем выражением доброжелательного нейтралитета, которое много раз помогало мне в жизни, позволяло вызывать на откровенность людей из самых разных социальных слоёв, а затем, грубо, до неузнаваемости извратив их признания, вставлять их в свои скетчи.
— Я не то чтобы по-настоящему беспокоюсь, пророк мне доверяет… — продолжал он. — Но наш образ в массмедиа — это просто катастрофа… Нас изображают какими-то придурками, при том что на сегодня ни одной лаборатории в мире не под силу добиться результатов, сопоставимых с нашими… — Он обвёл рукой комнату, как будто все, что в ней находилось — и труды по биохимии на английском языке издательства «Эльзевир», и DVD с данными, выстроившиеся у него над письменным столом, и включённый монитор компьютера, — самим своим присутствием свидетельствовало о серьёзности его исследований. — Я поставил крест на своей научной карьере, придя сюда, — с горечью продолжал он, — мне больше не дают печататься в ведущих журналах…
Общество похоже на слоёное тесто, и учёных я в своих скетчах ни разу не выводил: мне казалось, что это весьма специфический слой, чьи устремления и система ценностей неприменимы к простым смертным, короче, где не найдёшь сюжетов для широкой публики; но я слушал, как слушал всех, по давней привычке шпионить за человечеством: я, конечно, старый шпион, шпион в отставке, но ещё не утратил рефлексов и годился в дело, кажется, я даже сочувственно наклонил голову, приглашая его продолжать, но, так сказать, слушал и не слышал, его слова немедленно улетучивались из моей головы, у меня в мозгу помимо воли срабатывал какой-то фильтр; при этом я сознавал, что Мицкевич — великий человек, возможно, один из величайших людей в истории человечества, скоро он изменит его судьбу на самом глубоком биологическом уровне, с него станется, он располагает всеми необходимыми навыками и процедурами, но меня, наверное, уже не слишком интересовала история человечества, я тоже был усталым и старым, и вот, пока он говорил, всячески подчёркивая, насколько строги его научные эксперименты, насколько тщательную апробацию и проверку проходят его еретические утверждения, во мне вдруг проснулось острое желание, я хотел Эстер, хотел её красивую мягкую вагину, вспоминал быстрые движения её влагалища, смыкающегося на моём члене; я ушёл, сказав, что хочу спать, и, не успев выйти из пещеры Учёного, набрал номер её мобильника, но никто не отзывался, только автоответчик, а дрочить мне не очень хотелось, в моём возрасте сперматозоиды вырабатываются медленнее, удлиняется латентный период, вспышки жизни будут случаться все реже и реже и наконец исчезнут вовсе; конечно, я был за бессмертие, конечно, исследования Мицкевича давали надежду, в самом деле единственную надежду, но это уже не для меня и не для моего поколения, на сей счёт я не питал никаких иллюзий; впрочем, его оптимистические высказывания относительно скорого успеха, скорее всего, были не ложью, а просто вымыслом, необходимым не только для элохимитов, которые финансировали его проект, но в первую очередь для него самого, любой человеческий замысел опирается на надежду завершить его за какой-то разумный срок, вернее, максимум за тот отрезок времени, каким является предполагаемый остаток жизни разработчика проекта; человечеству ещё ни разу не удавалось проникнуться духом команды, растянутой на несколько поколений, хотя в конечном счёте все происходит именно так: работаешь, потом умираешь, а следующие поколения пользуются результатами твоего труда, если, конечно, не сочтут за лучшее уничтожить их; но ни один человек, связанный с разработкой какого-либо проекта, никогда не высказывал такую мысль, они предпочитали это обстоятельство игнорировать, потому что тогда бы им ничего не оставалось, как только прекратить работу, лечь и ждать смерти. Поэтому в моих глазах Учёный, каким бы современным он ни был в интеллектуальном плане, все равно оставался романтиком, его жизнь подчинялась старым иллюзиям, и теперь я задавался вопросом, чем может заниматься Эстер, не смыкается ли её маленькая мягкая вагина на чьём-то чужом члене, и во мне уже поднималось серьёзное желание оторвать у себя парочку органов, но, к счастью, у меня был с собой десяток упаковок рогипнола — запасся я основательно, — и я проспал пятнадцать с лишним часов.