Прости меня, бедный Ачьюта, мой предок в неизвестно каком поколении. Подвиг твой, не оцененный современниками, скоро забудется, но памятником тебе станет прекрасный мир будущего, со всеми его сфинксами, парфенонами, колизеями, тадж-махалами, кремлями, биг-бенами и закусочными „Макдоналдс“.
А теперь вперед! Шашки вон, как любил выражаться знаменитый комдив, чья судьба также оказалась связана с Урал-рекой самым трагическим образом.
Царский паланкин еще не успели поставить на твердую землю, а я уже устремился вниз с крутого берега, увлекая за собой дозорных, привыкших везде и всюду следовать за своим командиром.
Нападение было столь стремительным и неожиданным, что наш маленький отряд шутя смял телохранителей, успевших сойти с моста и несказанно этим обрадованных (что ни говори, а твердь это не хлябь, даже если поверх нее брошен настил из еловых бревен).
Правда, те, которые еще не достигли суши, дружно разрядили свои луки, но стрелы поразили только вихрь, летевший вслед за нами.
Боже, как я страшусь любой резни, даже заклания курицы, и несмотря на это, мне уже в который раз приходится всаживать меч в человеческое тело, хотя и защищенное латами, но все равно уязвимое. Ощущение в руке такое, словно вскрываешь огромную консервную банку – жестяная оболочка еще как-то противится разящей стали, зато хлипкое внутреннее содержимое (бычки в томате?) легко выплескивается наружу, метя всех участников этого действа червленым цветом.
Я давным-давно никого не убивал (даже Астерий пал вовсе не от моей десницы), но сегодня, сейчас мне нужно убивать, чтобы подать пример подчиненным. Мне нужно убивать, чтобы добраться до этого раззолоченного паланкина, который бестолковые носильщики пытаются вернуть обратно на мост. Мне нужно убивать, чтобы отсрочить свою собственную смерть.
Драться на мечах я научился еще в армии фараона Сенусерта Третьего, пройдя там все ступени военной карьеры, начиная от рядового наемника-шердана и кончая полковым знаменосцем, а потому рукопашной схватки не боялся, да и противники наши были слишком ошарашены, чтобы сражаться в полную силу.
Заранее готовясь к покушению, я надел на себя две самые прочные кольчуги, а маленький бронзовый щит все время держал перед лицом, памятуя о том, что телохранители Ганеши приучены стрелять в этот ничем не защищенный участок тела. Благодаря своей выучке и предусмотрительности я добрался-таки до царского паланкина, успев отбить мечом с десяток стрел, но пропустив пару весьма чувствительных ударов копьем, которые мои кольчуги, слава богу, выдержали. Одним взмахом меча я перерубил древко знамени, что всегда приводило в панику оборонявшуюся сторону, и сорвал златотканую занавеску, за которой должен был скрываться царь царей.
В моей жизни случалось немало разочарований, но это, наверное, было одно из самых сильных. Паланкин был пуст!
Не жалея ни себя самого, ни своих верных сподвижников, я, по сути дела, сражался за подсунутую мне пустышку, за кусочек сыра, которым наживили мышеловку.
Это подтверждало и то обстоятельство, что царская охрана, еще минуту назад казавшаяся полностью деморализованной, быстро опомнилась, перегруппировалась и сейчас методично смыкала кольцо окружения вокруг немногих оставшихся в живых дозорных. Отряды лучников и копейщиков, недавно удалившихся в степь, спешно возвращались назад, и было похоже, что это загодя продуманный маневр, а не спонтанная реакция вояк на шум побоища.
Единственный шанс на спасение мне давала река, но я не был уверен, что смогу далеко уплыть в полном боевом облачении, да и царские лучники вряд ли позволят мне сделать это.
– Сын Васудевы, сдавайся! – крикнул с обрыва Ганеша, который под видом простого воина или слуги заблаговременно перебрался на правый берег. – Однажды я уже сохранил тебе жизнь, простив за дерзость, сохраню и теперь, простив за попытку цареубийства, хотя более мерзкого преступления нельзя и придумать, пусть засвидетельствуют мои слова великие боги.
– Интересно, зачем тебе моя жизнь? – спросил я, на всякий случай придержав бранные слова, уже готовые было сорваться с языка. – Хочешь получить удовольствие, наблюдая за пытками, которым меня подвергнут?
– Удовольствие я могу получить многими другими способами, а тот, что ты предлагаешь, не самый лучший, – надменно ответил Ганеша. – И учти, в плен тебя взять проще простого. Одно мое слово – и сразу десятки стрел пронзят твои конечности. Еще проще тебя убить. Но ты мне нужен не только живой, но и здоровый.
– Лучше зарезаться, чем доставить тебе хотя бы самую маленькую радость, – сказал я, для пущей убедительности приставив к горлу лезвие меча.
– Не торопись предстать перед ликом царя мертвецов. – Ганеша сделал предостерегающий жест. – Это никогда не поздно… Но сейчас, когда путь в страны Запада наконец-то открылся перед нами, я особенно нуждаюсь в твоих советах, в твоих знаниях и в твоей проницательности. Можешь вернуться в число моих советников. Обещаю, что никто не посмеет обидеть тебя ни словом, ни действием. Ты будешь иметь все, кроме прежней свободы. Но в таком же положении находятся и все остальные советники.
Естественный, легко прогнозируемый ход событий второй раз подряд делал совершенно неожиданный зигзаг. Мой разум отказывался понимать это.
Каким образом Ганеша смог раскрыть мои планы? И почему его отношение ко мне вдруг так резко изменилось? Просто абсурд какой-то… Либо он из тех дураков, которые любого умного за пояс заткнут, либо я сам круглый идиот.
Короче, мне предлагают почетный плен. Позолоченную клетку. Единственная альтернатива – смерть! Но с этим-то я, положим, всегда успею. Запасной выход, незримый любому живому существу, для меня всегда открыт настежь. Пожалуй, надо принимать любезное (а скорее всего лукавое) предложение Ганеши. Посмотрим, какие виды имеет на меня эта бестия.
– Я согласен сдаться, но при одном условии. – Остро отточенный меч продолжал холодить мое горло. – Ты отпустишь на волю всех, кто сегодня был на моей стороне.
– Если они хотят этого сами, то я не возражаю. – Ганеша по-простецки пожал плечами. – Эй, вы, подлые изменники, ступайте на все десять сторон!
(Забыл сказать, что индийские арии в отличие от нас выделяют десять сторон света – четыре основные, четыре промежуточные, зенит и надир.)
Слава богу, дозорные спасены. Хоть этот камень не будет висеть у меня на шее. Так подумал я, и снова ошибся.
– Господин, о какой воле для нас ты просишь? – Один из уцелевших воинов повернул ко мне окровавленное лицо. – Оставшись одни в чужой стране, мы уподобимся пчелам, отбившимся от улья. Домой нам тоже нельзя возвращаться. Поверив тебе, мы сами избрали свою судьбу и ничуть не жалеем об этом. Позволь нам достойно умереть в честном бою, как это и полагается кшатриям. Никаких иных просьб мы к тебе не имеем. Прощай, господин. Встретимся на небесах в чертогах солнцеликого Индры.
– Прощайте…
Помимо воли я опустил глаза и потому не видел, как горсточка смельчаков, однажды опрометчиво поверивших мне, сняв латы и отбросив щиты, напала на телохранителей Ганеши, имевших многократное численное превосходство…»