Просить машину у дежурного, с которым только что довелось поцапаться, было не в правилах Донцова, однако тот сам пошел на мировую.
– Домой-то как доберешься? – поинтересовался дежурный. – В такое время, поди, и такси не поймаешь.
– Уж как-нибудь… Долечу на крыльях, дарованных ракшасами. – Донцову припомнилась фраза из только что прочитанной рукописи.
Дежурный, конечно же, ничего не понял, но на всякий случай хохотнул.
– Возьми нашу машину, – милостиво предложил он. – Только передай водиле, чтобы сигарет на обратном пути купил. Он знает каких. И пусть нигде не задерживается.
Донцов хотел приличия ради поблагодарить дежурного, но сделать это помешало странное чувство, вдруг охватившее его.
С беспощадной ясностью, даруемой свыше только аскетам, мученикам, страстотерпцам да еще тем, кто по собственной воле расстается с этим миром, Донцов понял, что никогда больше не вернется сюда, не увидит этих обшарпанных стен, затоптанных ковровых дорожек, полузасохших фикусов, стенда «Лучшие люди отдела», стеклянного загона с надписью «Дежурный» и самого дежурного, в данный момент ковырявшего спичкой в ухе.
Прежде ничего такого с Донцовым не случалось, но от бывалых людей он слыхал, что подобные ощущения посещают иногда тех, кто уходит на рискованные задания, и ничего хорошего эти предчувствия не обещают. Чтобы обмануть судьбу, полагалось трижды обойти вокруг коня, или перевесить шашку с левого бока на правый, но поскольку Донцов не располагал ни конем, ни шашкой, оставалось только смириться с судьбой. Да и к чему зря волноваться, если все на свете давным-давно предопределено?
Водитель, но не тот, который возил Донцова и Цимбаларя к фотографу, а другой, спал в странной, можно даже сказать, зловещей позе – неестественно запрокинув назад голову и оскалившись, словно висельник.
Машину он заводил, все еще пребывая в состоянии сна, а с места тронулся раньше, чем открыл глаза.
– Где это ты так намаялся? – участливо поинтересовался Донцов.
– А нигде! – энергично тряся головой, ответил водитель. – Просто сон у меня богатырский. Оттого и пошел на эту работу. Удобно. В семнадцать часов заступаешь на сутки, потом трое суток дома. А если к восьми или девяти утра, так я ни в жизнь не проснусь. Хоть огнем меня жги. Проверено на горьком опыте.
– Как же ты с таким талантом в армии служил? – удивился Донцов.
– В армии другое дело. Там старшина мертвеца с кровати поднимет. Хотя неприятностей по сонному делу и в армии хватало. Даже в столовой засыпал. С ложкой в руке. Меня по этой причине от караульной службы освободили.
– Трудно тебе живется, – посочувствовал Донцов.
– И не говорите! Главное, что и жена у меня любит поспать. Как говорится, два сапога пара. Завалимся, бывает, с ней вдвоем и сутки напролет дрыхнем. Не то что обед приготовить, а даже ребенка сделать некогда.
– К врачам обращался?
– Начальник автослужбы послал однажды в поликлинику, – вздохнул водитель.
– И какой же диагноз там поставили?
– Да никакой! Я в лаборатории уснул, когда кровь из пальца сдавал. Вечером уборщица прогнала.
Несмотря на свой загадочный недуг, с машиной он управлялся весьма уверенно, и город, не в пример другим милиционерам-водителям, знал досконально. Причину этого сам он видел в здоровом сне, снимавшем не только усталость, но и все негативные эмоции, плохо влияющие на память.
– Я если в каком-нибудь месте хоть однажды побывал, потом его с закрытыми глазами найду, – похвастался он, подруливая к дому, в котором жил Шкурдюк. – Вас ждать?
– Не помешало бы. Да боюсь, что наш дежурный с ума сойдет. Мнительный тип.
– Что есть, то есть, – согласился водитель. – Однажды я ему сигареты не той марки купил. Так он меня потом целый месяц пилил… Да ладно, не пропадете. Ведь не на полюсе живем. Какой-нибудь транспорт обязательно подвернется.
– И я так думаю… Скажи, ты капитана Цимбаларя знаешь?
– Кто же его не знает!
– Попрощайся с ним завтра от моего имени, хорошо?
– А вы сами что же? Или в отпуск собираетесь?
– Да… Давно уже собираюсь. – Донцов вылез из машины и первым делом уставился в ночное небо, словно бы пытаясь отыскать там злополучную планету Нептун, под знаком которой его угораздило родиться.
Едва открыв дверь, Шкурдюк сразу же попытался перейти к активным действиям, выдвигая в свою защиту довольно весомые аргументы, среди которых были и презумпция невиновности, и конституционные права граждан, и прокурорский надзор, и обязательное присутствие адвоката, и многое другое, но Донцов, прекрасно знавший подобный тип людей, унял его одним – единственным словом, правда, сказанным с соответствующей интонацией:
– Засохни!
Мнительный Алексей Игнатьевич сразу решил, что столь бесцеремонное обращение допускается только с заведомо обреченными людьми, а стало быть, следователь располагает чем-то более веским, чем голословные обвинения (ордером на арест, например), и сразу сник. Нет на свете людей, которые не ощущают за собой хотя бы маленькой вины.
Робко присев на краешек своего собственного стула, он молвил:
– И все же вы не правы… Я в жизни мухи не обидел. Грубым словом никого не задел…
– Какое указание дал вам профессор Котяра, когда на стене третьего корпуса клиники появился вот этот знак? – Донцов помахал фотографией, на которой был запечатлен личный вензель Олега Наметкина. – Неужели забыли? Что-то не верится. Вы ведь буквально боготворите своего шефа. Хорошо, я освежу вашу память. Котяра запретил удалять этот знак, хотя причин своего весьма странного решения не объяснил. Разве не так?
– Так, – выдавил из себя Шкурдюк. – Но разве это преступление?
– А разве нет? Тогда те, кто накануне Варфоломеевской ночи метили крестами дома гугенотов, тоже могут считать себя невинными овечками. Этот символ, намалеванный под окном палаты Наметкина, имел вполне определенное значение. Он как бы зазывал убийц, и те не преминули явиться… Что еще сказал вам тогда Котяра? Или мне опять напомнить?
– Господи, какие страсти… – Шкурдюк поежился. – Он попросил меня следить за всеми, кто заинтересуется знаком. В первую очередь за людьми неадекватного поведения, ранее к клинике отношения не имевшими.
– Ну и чем ваша слежка закончилась?
– Честно сказать, ничем. Сначала все косились на этот знак, а потом просто перестали замечать.
– Ворон вы преследовали по собственной инициативе? Без какой-либо задней мысли?
– Просто не люблю я их. И крыс тоже не люблю.
– Вы знали об особом статусе Олега Наметкина?
– Знал кое-что.
– А если конкретнее?
– Я не врач, а хозяйственник. Отсюда и моя информация… Средств на Наметкина уходило гораздо больше, чем на любого другого пациента. Для него приобреталось новейшее оборудование, приглашались консультанты из-за рубежа. Профессор возлагал на Наметкина очень большие надежды.