– Но это будет поистине Варфоломеевская ночь. – Новиков передернул плечами, словно у него вдруг зачесалось между лопатками.
– Не надо пошлых аналогий. Лучше придумать что-то свое, свеженькое… например, Ночь Длинных Ножей. И поторопись, железный Тадеуш не дремлет. Знаю я таких, как он…
– Тадеушем займемся в первую очередь. Слава богу, он успел нажить себе немало врагов… – похоже было, что голова Новикова уже работает в нужном направлении.
– У меня к тебе будет одна небольшая просьба, брат Магистр.
– Я ни в чем не могу отказать тебе, брат Рыцарь.
– Устрой мне свидание с императрицей.
– Это невозможно… – начал было Новиков, но тут же спохватился. – Когда?
– Да хоть сейчас. Зачем терять драгоценное время? Надеюсь, она не в Соловках?
– Нет, но добраться туда все равно будет нелегко.
– Никакие трудности не страшны мне, брат Магистр.
– Тогда через час спускайся в парк. Там тебя будет ожидать преданный мне человек. Можешь во всем полагаться на него, брат Рыцарь.
– С этой минуты я для тебя вновь Иван Барков, срамослов и выпивоха, по недомыслию связавшийся с бунтовщиками. Договорились?
– Да, – не очень уверенно кивнул Новиков, до этого взиравший на Баркова с собачьей преданностью.
– Не знаю, как ты обойдешься с Радищевым, но при случае передай ему пару куплетов моего сочинения:
Когда злосчастная судьба
Тебя оставит с носом,
Не надо слезы проливать,
Не стоит срать поносом.
Забудь про слабости свои,
Сдержи стенания в груди.
Беду встречай лицом к лицу
И взгляд не отводи.
– Узнаю Ивана Баркова! – с облегчением вздохнул Новиков. – Жив курилка…
За последние годы Баркову случалось бывать в разных передрягах, но все как-то больше на суше, а тут вот сподобилось на пару с флегматичным чухонцем плыть по морю на утлом ялике – да еще глухой ночью, в зазимки, при изрядном волнении.
– А как быть, если вдруг перевернемся? – поинтересовался Барков, уже насквозь промокший от брызг, буквально захлестывавших ялик. – Нигде ни огонька. Даже неизвестно, в какую сторону плыть.
– Плыть никуда не надо, – спокойно ответил гребец. – Надо скорей идти на дно. Зачем зря мучиться?
– Спасибо за совет… Скажи, а как ты сам дорогу в море находишь? Без звезд, без компаса, без маяков…
– А как кошка находит дорогу домой?
– То кошка…
– Я рыбак в десятом поколении. Надо будет, в Швецию тебя доставлю.
– На веслах?
– Зачем на веслах… Минуем Котлин, я парус поставлю. Ветер ловить будем.
– Нет, в Швецию мне пока не надо.
Очередная волна перекатилась через ялик, и гребец, фыркнув, как морж, попросил:
– Бери ковш, вычерпывай воду. Если, конечно, жить хочешь.
– Не сказать, что очень сильно хочу. Да дела неотложные подоспели. Надо как-то с ними расплеваться… – Барков пошарил по днищу ялика, где все, что попадалось под руку, было холодное, осклизлое, рождавшее неприятные ассоциации с подводным царством, русалками, водяными и утопленниками.
Ковш в конце концов нашелся, но такой мелкий, что собаку не напоишь.
– Ты часом петь не умеешь? – спросил Барков, вспомнив почему-то былину о первом русском мореходе, безо всякого ущерба для себя частенько посещавшем дно морское.
– Петь в море – плохая привычка. Горло можно простудить.
– Жалко… А вот когда Садко по морю-окияну плавал, так завсегда пел и на гуслях себе подыгрывал. Чем нередко и спасался от всякой нечисти.
– Про Садко я слышал. Давным-давно он сюда из Новгорода наведывался. Обирал всех подряд. Совести не имел. Зато рассказывать небылицы был горазд. Старики наши до сих пор говорят: «Врет, как Садко».
– Интересно… А про Добрыню ваши старики ничего не говорят? Он ведь тоже из Новгорода. Рядышком с вами жил.
– Хорошего не говорят. А брань зачем слушать… Когда назад вернешься, попроси старух спеть тебе про злодея Едрыню Никахайнена, всячески мешавшего богам поддерживать в мире порядок и равновесие. Это и есть ваш Добрыня.
– Не ожидал даже, – огорчился Барков. – Впрочем, вы, чухонцы, все извращаете. Зачем нашу речку Обжору переименовали в Ижору. А Невагу[79] в Неву? Вот подожди, скоро отобьем у шведов всю Финляндию, так и с географией разберемся.
– Зря, – возразил гребец. – Пусть хоть какая-то память о пропавших народах останется. Где она, чудь? Нету. А Чудское озеро есть.
Ялик взлетел на гребень особо крутой волны, наверное, дошедшей сюда аж от берегов Готланда, и где-то далеко впереди мелькнула тусклая искорка – клотиковый фонарь военного бота «Дедал», на котором содержалась под стражей свергнутая императрица.
– А ведь матушка Екатерина малейшей качки терпеть не могла, – посочувствовал Барков. – Ее даже в тарантасе на английских рессорах тошнило.
– Кушала много, потому и тошнило, – буркнул гребец. – Теперь кушает мало, и тошнить ее перестало…
Когда до бота осталось всего ничего, от силы пара кабельтовых, гребец передал весла Баркову, а сам взялся за сигнальный фонарь. Чужаков к плавучей тюрьме если и подпускали, то лишь для того, чтобы в упор расстрелять из пушки.
Вскоре ялик благополучно пришвартовался к борту бота, который то возносился вверх, то проваливался почти до одного уровня с яликом. С палубы бросили веревочный трап и несколько соленых словечек.
Когда проверка полномочий гостя завершилась, на что хватило простого обмена паролями, Барков спросил у вахтенного помощника:
– Небось почивает ваша узница?
– Никак нет, – ответил мичман, закутанный в непромокаемый плащ. – Недавно наши матросы для нее плясали и на ложках били. А сейчас она пунша себе потребовала.
– Не обижаете, значит…
– Не смеем. Какая ни есть, а помазанница божья.
С мостка зло молвил рулевой:
– Хоть и помазанница, а все одно баба. Не видать нам через нее ни удачи, ни родного берега, ни малых детушек.
Как отметил про себя Барков, старательно высматривающий в темноте наиболее удобные пути для абордажной атаки, в его словах был несомненный резон.
– Спускайтесь к ней сами, – сказал мичман. – Только сначала постучитесь. А то матушка сильно швыряется, если не в духе.
– Чем швыряется?
– Да чем ни попадя! Кружками, подсвечниками, туфлями, чернильницей. Вчерась в меня своей собачонкой запустила. Характер тот еще. Не венценосная особа, а прямо чумичка какая-то.