– Бабушка говорит, вы с дедушкой забросили лодку, когда ты уехал в колледж.
– Верно. – Джон принялся рыться в груде деталей, пытаясь рассортировать их и вспомнить, что есть что. – Это был наш совместный проект, работа, которую мы хотели сделать вместе. Думаю, именно поэтому Папа так и не стал заканчивать ее. Он ждал моего возвращения.
– Ты вернулся слишком поздно.
Карл был прав – Джон знал. Но малыш был излишне резок, а Джону уже хватало боли.
– Да. Да, верно, Карл. Именно так. Но теперь я здесь, и ты тоже, и нам надо принять кое-какие решения.
Карл просто смотрел на куски дерева. Да, именно куски – разрозненные, разбросанные на полу куски.
– Верно? – спросил Джон.
Карл был готов снова уклониться от разговора, но понимал, что поступит малодушно. Нет, он должен все проверить. Он должен знать все наверняка.
– Я не хочу строить никакую дурацкую лодку.
– Я думал, мы с тобой сможем закончить дело, которое начали мы с Папой. Потом Джон осторожно добавил:
– И я думал, мы можем поговорить.
– О чем?
– О чем захочешь.
Карл попробовал прямо взглянуть Джону в глаза, и Джон встретил его взгляд.
Да, он действительно собирался полностью раскрыться – если Карл правильно его понял.
– О чем захочу, значит?
– Послушай, едва ли это доставит нам удовольствие, но какой у нас выбор? Насколько я понимаю, мы можем либо принять существующее положение дел и прямо сейчас начать склеивать обломки, либо просто разойтись в разные стороны, уйти из жизни друг друга и оставить все ошибки неисправленными.
Проверь его, Карл. Нанеси пробный удар и посмотри, как он отреагирует,
– Почему вы с мамой разошлись? Джон поморщился.
– О Господи...Карл вскинул руки.
– Ну да, как же! Мы можем говорить о чем я захочу! – Он двинулся к двери.
– Слушай, дай мне секунду подумать, ладно? Карл остановился, а Джон сердито сказал:
– Ты сразу затрагиваешь серьезные и болезненные вопросы, действительно болезненные – и ожидаешь заранее приготовленных для тебя сообщений и комментариев или что-то такое? Ты считаешь, причина настолько проста?
Карл всего на миг задумался, потом кивнул.
– Да, считаю.
– Да неужели?
– Мама была эгоисткой, ты был эгоистом. Ты думал только о своей карьере, а она думала только о том, как бы не дать тебе – или любому другому мужчине сесть ей на шею.
Джон открыл рот и уставился на сына.
– Тогда зачем спрашивать?
– Причина в этом?
– Да.
– 0'кей.
– Я так понимаю, ты обстоятельно обсуждал эту тему со своей матерью.
– Ее зовут Руфь.
– Ладно... Руфь.
– Должно быть, ты не особо хорошо к ней относишься. Теперь Джон взбеленился. У него с языка сорвалось ругательство.
– Что ты сказал?
– Я сказал... – Джон немного сник. – Извини... – Но потом он вдруг снова разозлился. – И с какой стати я должен извиняться перед тобой? Ты сам-то слышишь, как ты разговариваешь последнее время?
– Эй, я все еще грешник! Я не разговаривал с Богом, как ты!
Джон собирался было парировать и уже набрал воздуха в грудь, но потом сдержал готовые вырваться слова, протяжно выдохнул и просто улыбнулся, покачал головой, опустив глаза, и на миг задумался. Потом он поднял взгляд.
– Ладно, Карл. Ты хочешь найти со мной общий язык? Хочешь быть честным? Тогда скажи мне одну вещь. Когда ты разбрызгивал здесь краску вчера вечером, ты о ком думал?
Карл улыбнулся.
– О себе.
– Значит, ты думал не о бабушке с дедушкой и их уютной маленькой мастерской, не о неприкосновенности их собственности и не о том, как должен вести себя человек в гостях?
– Нет... я ничего не соображал от ярости. – И прежде чем Джон успел прокомментировать его слова, Карл добавил: – Но, как я уже сказал, я грешник. Я совершаю подобные поступки.
Джон обвел взглядом помещение – словно недоуменно переглянулся с инструментами и станками.
– Тогда послушай... дай другому грешнику маленькую поблажку, а? – Карл не нашелся что ответить, поэтому Джон продолжил: – Я грешник. Конечно... я грешник и совершаю греховные поступки. Это первый факт, который необходимо признать, когда встречаешься с Богом, – иначе ты нечестен. – Джон поднял глаза к потолку. – Ты больше не можешь оставаться подобием того портрета. Хорошая работа, между прочим.
Карл посмотрел на телеведущего под потолком – по-прежнему хладнокровного, собранного, безупречного, профессионального.
– Меня тошнит от этого портрета.
– Ну конечно, и мы оба знаем почему. Поэтому просто постарайся заставить Бога поверить в изображенного там человека. Не зацикливайся на этом образе! Бог видит его насквозь. Он знает, кто ты такой на самом деле, поэтому ты тоже можешь полностью раскрыться и быть честным перед самим собой.
Карл посмотрел на портрет, потом на отца, а потом вернулся к невыясненному вопросу.
– Так... что ты думаешь о Руфи?
– Я думаю... В первую очередь я думаю, что не хочу говорить о ней.
– Что ж... она тоже не много говорит о тебе. Но ты ненавидишь ее?
– Нет, ни в коем случае.
– Ты все еще любишь ее?
Джону пришлось прислушаться к своим мыслям, своим чувствам.
– Тогда я не сомневался в том, что люблю Руфь. Но сейчас, оглядываясь в прошлое, я могу сказать, что себя я любил больше. И теперь... теперь я просто не знаю, как мне следует относиться к ней. Если любовь означает только чувство, то она ушла безвозвратно. Если любовь означает обязательства перед другим человеком, то их у нас никогда не было.
– А меня ты любишь?
Джон несколько мгновений обдумывал ответ, прежде чем дать его:
– Возможно, ответ тебе не понравится, но едва ли он удивит тебя.
– Валяй.
– Я всегда любил тебя, Карл. Если брать слово «любовь» в самом широком смысле, самым общим планом, я люблю тебя и всегда любил. Но когда рассматриваешь вещи в узком, конкретном смысле слова, все начинает рассыпаться. Покуда любовь – это чувство, я всегда любил тебя, без вопросов. Но если любовь – это обязательства... Ты сам знаешь ответ. Себя я любил больше. – Джон хотел удостовериться, что Карл понял его.
– Ну как... ты понимаешь, о чем я говорю?
Карл сморгнул слезу.
– Да.
Джон опустил глаза на беспорядочно разбросанные на полу деревянные детали.