В это время он лихорадочно обдумывал сложившуюся ситуацию. Хмурый знал его как вора. Больше у него не было никаких зацепок и подозрений. Разве что татуировки… Когда они встречались, кожа Расписного была чистой. И потом, могут спросить: что делал Волк в Москве и зачем ему паспорта? Значит, надо продумать эти вопросы… Ясно, что без продолжения эта история не останется.
Продолжение наступило сразу после отбоя. Вольф привычно натянул на голову одеяло, создавая свой индивидуальный ночной мир, когда кто-то тронул его за плечо. В полумраке над ним блестели вытаращенные глаза человека-лягушки. То ли Якушев, то ли Васьков – Вольф их путал.
– Тебя зовут, – человек-лягушка указал в сторону «авторитетного угла».
– Кто зовет?
– Общество. Ну, правление.
Сразу поняв, в чем дело, Вольф изобразил широкий зевок.
– Ладно, иди, я сейчас.
Это был тактический прием. Одно дело, когда тебя ведут на разборку вроде как под конвоем, другое – когда приходишь сам, честно и добровольно. Мелочь, конечно. Но вся жизнь состоит из мелочей. Особенно в тюрьме.
Иоганн Фогель сидел посередине, по левую руку от него горбился Волосюк, по правую вытянулся, будто проглотив аршин, Эйно Вялло. Рядом на табуретках устроились антисоветчик Азаров, скопец Коныхин и Шалва Парцвания. Чуть в стороне стоял готовый делать предъяву Хмурый.
Не обращая на него внимания, Вольф поздоровался:
– Приветствую почтенное общество! Оказывается, и у вас блаткомитет есть!
– Что есть? – не понял Фогель.
– Блаткомитет, – Вольф обвел рукой собравшихся.
– Не говори таких слов, Вольдемар, – Иоганн недовольно поморщился. – Никаких блатных здесь нет. Это правление, совет. У одного из наших товарищей есть к тебе претензии.
Фогель указал на Хмурого.
– У него?! Ко мне?! – У Вольфа от возмущения даже дух перехватило. – Да какой он товарищ: это же крыса! У нас с ним дела были, так заманил, гад, на чердак, привел здоровенного жлоба, как два шкафа, отобрали у меня бабки и хотели грохнуть! Не так, что ли?! И у тебя, сука, ко мне претензии?!
Хмурый немного смутился:
– Это не я, это Висюк… Он деньги отбирал. А потом вы меня отбуцкали, ребро сломали, за малым не замочили! Так что в этом мы квиты!
Вор приободрился и пошел в атаку:
– А вот скажи, зачем ты паспорта покупал, особенно забугорные? И что у тебя за пушка была шпионская?
– Глохни, крыса! С тобой западло базарить! Не знаю, как у вас, а в путевой зоне крысу под шконкой прогоняют – и в «шерсть»!
– Не командуй здесь, Вольф, у нас тут своих командиров хватает, – степенно сказал Коныхин, поглаживая подбородок. Жест напоминал о том, что на воле он носил старообрядческую бороду. Лицо у скопца было суровым, от него исходила мощная энергетическая волна, характерная для решительных и волевых людей. – Сейчас не о нем речь. Зачем тебе паспорта? Какой такой особенный пистолет при себе носил? Ответь обществу по порядку.
– Как зачем паспорта? Вы еще спросите, зачем кошельки! У меня кент по документам работал, он такие ксивы лепил, в жизни не отличишь! А из чего их делать? На газетке рисовать? Потому настоящие бланки край нужны! Особенно если забугорный попадется… Один цеховик по такому в Италию свалил. Немереные бабки отстегнул!
– А пистолет? – с интересом спросил Парцвания. – Что за пистолет такой хитрый?
Вольф пожал плечами:
– Пушка, как пушка, на катране купил у залетного из Ростова. Может, «браунинг», может, «шпалер»!
– Не «шпалер», точно. Нет такого названия, – сказал Эйно.
– Ну не знаю я, как его зовут, не знаю! Чего вы привязались с этим пистолетом! Какие предъявы мне Хмурый сделал? Фигня одна! А я ему крысятничество предъявляю! Давай теперь с этим разберемся!
– Тут не с чем разбираться, – вмешался Азаров. Это был настоящий антисоветчик, держатель подпольной типографии. – Нас личные счеты не интересуют. А вот «наседка» – другое дело. Нам это очень даже интересно!
– Фильтруй базар! Кто здесь «наседка»?!
Правление пристально разглядывало Расписного шестью парами глаз. И по их выражению Вольф вдруг понял, что между восемнадцатой зоной и «хатой» пересыльной тюрьмы большой разницы нет. В случае провала здесь его так же задушат, или приколют заточкой, или засунут в циркулярную пилу. Тот же Коныхин, или Эйно, или Волосюк – вон какие волчьи взгляды… Да и полицай Головко подпишется на «мокрое» дело без колебаний, а может, и еще специалисты найдутся…
– Что еще у тебя есть? – спросил Фогель у Хмурого. – Ты задал вопросы и получил ответы. Мы оценим и то, и другое. Есть что добавить?
Хмурый задумался.
– Есть! Когда я его видел, сдается, такой росписи на нем не было…
Вольф заставил себя рассмеяться. Он надеялся, что получилось искренне.
– Ну, клоун! Ну, дает! Ты меня что, раздевал? Гляньте все на мои картинки! Или их за год нарисуешь?
Привычным для блатных истерическим жестом он рванул рубаху на груди. Посыпались по полу пуговицы. Шесть пар глаз изучали картинную галерею на мускулистом теле.
Но эффект оказался обратным ожидаемому.
– Подумаешь! Гэбэшники что угодно за неделю нарисуют! – зло буркнул Азаров.
– А можно и с наколками на них работать! – кивнул головой Парцвания.
– Их даже к нам засылали, один под «большую печать» попал, – со значением сказал Коныхин.
– Если даже яйца отрезают, что стоит татуировки сделать, – согласился Вялло. Волосюк покачал головой.
– Гэбисты к себе вообще с татуировками не принимают. Мой школьный товарищ к ним поступал, а у него на ноге маленький крестик был, над коленом. Не взяли: особая примета. Он говорит: я его вытравлю. А они отвечают: тогда шрам будет – все равно особая примета. Так и не взяли. У Вольфа такая роспись, что ее десять лет колоть надо. Херня это все. Болтовня.
Наступила тишина.
– Кто еще хочет сказать? – Фогель обвел взглядом членов правления.
Желающих не нашлось. Даже Хмурый заметно поскучнел. Он чувствовал, что предъява оказалась неубедительной и теперь ожидал «оборотки».
– А ты, Вольдемар, что скажешь? – дядя Ирганн с интересом смотрел на старого знакомого.
– Одну простую вещь, – устало произнес Вольф. – Чего мне у вас высиживать? В блатных зонах на стукачах помешаны, там их действительно хватает – за щепотку чая дуют, за ложку сахара, за кусок колбасы. А о чем стучат? О всякой херне. Кто что сказал, кто заточку сделал, кто малевки на волю шлет… Ну кинут кого-то в трюм [73] , кого-то в другую хату перебросят, опера себе палки в отчет поставят. Что дальше? Разве станут из-за такой шелухи специально человека готовить да татуировать с головы до пят?