Земле было жарко под слоем влажного тяжелого снега, она потела. И этот острый запах пота плыл в воздухе, словно только что рядом протопала колонна немытых разгоряченных мужиков. Так иногда пахнет зима, когда вдруг долгие стылые морозы сменяются внезапной и сильной оттепелью. Причем тепло идет не из воздуха, а из чрева планеты, поэтому снаружи остается тот же снег, а между сугробами и землей вдруг проявляется вот такая прослойка острого мускусного пота, словно земля мучительно хочет освободиться от опостылевшей тяжелой перины, да не может, не хватает силенок, потому что — не время…
На шее у Ольги, привязанная за толстую колючую веревку, болталась тяжелая деревяшка с какой-то надписью, руки, намертво связанные за спиной такой же жесткой веревкой, закоченели и немилосердно ныли.
Что именно было написано на деревяшке, Ольга не знала. Не видела. Она могла лишь наблюдать реакцию людей, которые, нечаянно бросив взгляд на надпись, брезгливо морщились и отводили глаза. И это неведение мучило Ольгу едва ли не больше всей ситуации, в которой она оказалась. Даже сильнее близкой и, как она знала, неминуемой смерти.
Девушка брела по снегу, босая, в длинной льняной рубахе, практически балахоне, типа того, который они нашли в дипломате, спрятанном в каменном мешке на зловещем плато Сейв-Вэр. Точно в таких же были на своем жутком обряде в таинственной мурманской пещере члены тайного общества «Туле».
Под балахоном на теле ничего больше не было. Кроме крупных трясущихся мурашек и липкого противного пота. И от нее, она это чувствовала, пахло точно так же остро и выморочно, как от земли под ногами. Сзади в спину Ольгу подталкивал холодным тупым автоматным дулом кто-то невидимый и страшный.
Она ясно видела себя со стороны. Всю целиком. Кроме той самой непонятной и жуткой деревяшки, болтающейся на груди и больно стукающейся о ребра.
Или это была не она? А просто кадры из какого-то фильма про войну, который напугал ее в детстве, оставив в одном из дальних закоулков памяти чувство холодного ужаса и полной безнадежности?
Но, наблюдая себя со стороны, замерзая и поскальзываясь, идя прямиком к смерти, Ольга одновременно знала, что это — сон.
Снова — тот же самый. Который снился ей вот уже пару месяцев, с тех самых пор, как она вернулась из Мурманска.
Увы, но осознание того, что все происходящее — всего лишь ночной кошмар, нимало не утешало. Состояние не делалось ни менее жутким, ни менее реальным. Просто сам кошмар и его осознание существовали по отдельности, не пересекаясь и не микшируя друг друга. Как две равноправные самостоятельные части ее личного бытия.
Каждую ночь, как и сегодня, девушка просыпалась оттого, что занемевшие ноги начинали дико болеть от холода и снега. Их сводило судорогой, простреливало икры, скрючивая пальцы и стопы. Однако сегодня к боли в ногах прибавилась еще одна. Кто-то невидимый и жестокий вводил в ухо тугой металлический стержень, надавливая и подкручивая, словно вгонял шуруп в стену. От этого прямо в середине головы возник дикий, невероятно высокий звук — предвестник еще одной дикой боли. Но пока боль не материализовалась, звук жил в мозгу, радужно переливаясь, словно играя, вызывая мучительное желание изо всех сил тряхнуть головой или засунуть прямо под череп пятерню, чтобы с корнем вырвать это гнусное, раздражающее, чужеродное…
Ольга дернулась, застонала и открыла глаза.
Макс, услышав ее движение, не просыпаясь, успокаивающе протянул руку.
— Ш-ш-ш… Оленок, все хорошо, я с тобой…
Девушка прикрыла глаза, еще не освободившись от кошмара, и снова возник тот самый металлический звук.
Зуммер мобильного телефона, сброшенного на ковер у низкой кровати, как раз рядом с ухом. Всего-то!
Ну да, конечно, они с Максом занимались любовью и столкнули маленькую трубку с тумбочки. И теперь она настойчиво сигнализировала о том, что пришла смска.
— Оленок, что? — Макс все же проснулся.
— Твой телефон, — осипшим, еще передавленным страхом голосом ответила девушка, — кажется, смс. — Поднялась и, едва ступая на стреляющие судорогой ноги, пошла в душ, смыть ужас и боль.
Макс зашлепал рукой по ковру, поймал тренькающее чудо технической мысли.
«Хогон согласен, жду в Бандиагаре. Моду».
— Оленок! — радостно завопил мужчина, мгновенно проснувшись. — Оленок! Ура! Я попаду в пещеру! Оленок!
Он вскочил с постели, влетел в ванную, прямо под сильные горячие струи воды, и, целуя и тормоша мокрую, еще не пришедшую в себя девушку, как ребенок, неожиданно получивший вожделенную, но совершенно неожидаемую игрушку, счастливо повторял одну и ту же фразу:
— Хогон согласен! Согласен! Я попаду в пещеру!
И Ольга, невольно поддавшись его ликованию, совершенно еще не понимая, кто такой хогон, и о какой пещере речь, тихонько и радостно засмеялась, осознав, наконец, что то, жуткое, недавнее, было ничем иным, как обычным кошмаром. А наяву, здесь, она, Ольга Славина, абсолютно счастлива, потому что рядом ее Макс, а с ним — ничего не страшно. И скоро наступит ясный, яркий день. И будет неимоверно праздничное солнце, и нежное-нежное море, и покой, и любовь, и родные губы, и сильные руки. Все то, чего у нее так долго не было, а теперь — есть. И это — навсегда.
* * *
Огромный отель постепенно просыпался. Уже было почти светло, небо, пробивающееся сквозь густые цветочные заросли, отгораживающие бунгало от любого любопытного глаза, приветливо розовело, обещая новый волшебный день. Уже тихонько зашуршал в утренней тишине местный трамвайчик — открытый, как детский аттракционный паровозик, электромобиль, курсирующий по всей обширной зеленой территории отеля-сада, чтобы не заставлять расслабленных отдыхающих наматывать на уставшие от бесконечного купания ноги лишние километры. Уже слышались легкие голоса ранних купальщиков, желающих встретить рассветное чудо нового дня прямо в море…
Макс открыл окно, впуская в прохладное кондиционированное бунгало пряность свежего утра, чириканье веселых птах и соленый ветерок с близкого берега, вернулся к Ольге, завернул ее, еще мокрую после душа, в простынь, усадил к себе на колени.
— Успокоилась? Опять тот же сон?
Ольга тихо кивнула и спрятала мокрую голову на груди мужчины.
— Оленок, тебя что-то очень мучит, глубоко, внутри, так глубоко, что ты и сама понять не можешь. Стресс, понятно, но это — что-то другое. Пожалуйста, пообещай мне, что, как только мы вернемся в Россию, сходишь к доктору…
— Какому доктору, Макс? — слабо усмехнулась Ольга. — К невропатологу? Или к психиатру? Или вообще — к экстрасенсу? Мне кажется, все это от той гадости, которую магистр в меня влил тогда, в пещере. А что влил? Наркотик какой-то? Так я даже не знаю, какой… И не понимаю, почему мне снится именно это? Немцы меня ведут на расстрел, какая-то деревяшка на шее. Что на ней написано? — Девушка сильно потерла лоб. — Пусть бы пещера снилась… Или Тимки убитые… Или магистр полоумный. Да даже вертолет, что нас расстреливал. Хоть и страшно, но — понятно, а тут…