— Черт! Что это такое?
Но дальше на вопросы времени не хватило. Со всех сторон по голове, спине, рукам, ногам замолотили жесткие яростные молоточки. Камни, холодные и скользкие, размером с перепелиное, средней величины яйцо, летели со всех сторон, будто какой-то злобный великан, развлекаясь, решил забить насмерть неугомонных путешественников.
— Давай под баобабы! — крикнул Макс.
И друзья рванули к спасительным деревьям.
И расстояние-то было всего ничего — метров сто, а преодолеть его под частым обстрелом невидимого врага оказалось весьма непросто. И когда мужчины практически кубарем, прикрывая лица, закатились под величественные кроны, их тела были измочалены настолько, что, казалось, живыми и здоровыми остались только пятки.
— Кто это нас так? — морщась, пробормотал Адам, для верности вжавшись в исполинский ствол.
— Понятия не имею, — Макс с силой растирал избитый лоб.
Тут, под баобабом, было совершенно безопасно. То ли неведомый злодей не мог докинуть камни, то ли густющая крона сработала, как прочная сетка, отгородив несчастных от нападения.
Мужчины массировали руки и ноги, переругиваясь и шипя от боли.
— Хороши мы будем завтра, — сплюнул Барт. — Будто в драке побывали!
И тут они оба обратили внимание на внезапно наступившую тишину. Словно над Бандиагарой разом выключили звук.
— Слышишь? — покрутил головой Адам. — Или я оглох?
— Нет, просто у этих, видно, камни кончились, — криво усмехнулся Макс.
— Да кто эти-то? Предположения есть?
— Духи, — пожал плечами Барт. — По-видимому, не хотят, чтобы мы шли дальше.
— Постой… — Адам наклонился к самой земле, что-то поднял. Покрутил в руках, понюхал. — Макс, или у меня глюки, или это…
— Лед? — охнул Барт, перенимая у друга ровный холодный голыш. — Не может быть… Откуда? Град… В Бандиагаре… Невозможно!
Он выскочил из-под спасительного дерева, присел на корточки, подгребая к себе тускло поблескивающие громадные градины. Ледяшки мелодично позвякивали, стукаясь друг о друга, и стремительно, на глазах, уменьшались в размерах.
Подскочивший Адам с суеверным ужасом наблюдал за удивительной метаморфозой: вот яйца стали фасолинами, вот фасолины съежились до размера горошин, горошины стремительно превращались в сияющий переливчатый жемчуг…
— Макс…
Барт молча ловил ртом теплый сухой воздух.
— Но лед не может так быстро таять! — протестующе выкрикнул Адам.
Барт не ответил. На растопыренных ладонях остались прозрачные капельки, секунда, и они скользнули меж пальцев невесомыми ниточками воды. И снова, как по чьему-то услужливому заказу, всплыл в памяти другой град — тоже внезапный и тоже быстро истаявший. Тот, что накрыл их по дороге из аэропорта в самом начале Мурманского путешествия. Ясно вспомнилась петляющая меж низкорослых березок дорога. Перевернутый, как обезноженное насекомое, серебристый «опель». И Ольга, недвижно стоящая на обочине, с огромными темными провалами вместо глаз.
— Дай телефон! — глухо попросил Барт.
Адам сунулся к ремню джинсов, где в мягком кожаном футляре пряталось его навороченное спутниковое чудо, щелкнул кнопкой.
— Черт! — громко выругался он. — Не может быть!
— Что еще? — сквозь зубы спросил Барт.
— Разбит… — Приятель растерянно вертел в руках треснувший в нескольких местах аппарат. — Он же противоударный…
— Ну да, — согласился Макс. — И град при тридцати градусах жары тоже выпасть никак не мог…
Ольга почти бежала по набережной, ничего не видя вокруг. Внутренности просто разрывались от болезненной тяжести, которую хотелось выплюнуть, растоптать, уничтожить. Если бы вокруг не было столько людей, она завыла бы во весь голос. Завопила, заорала, надрывно и горько. И тогда, наверное, вместе с криком из нее вышло бы это дикое, страшное, расплющивающее ее изнутри, не дающее возможности ни думать, ни говорить, ни жить.
С того самого момента, когда она увидела и услышала себя со стороны в студенческой аудитории и ужаснулась тому, что изрекал ее язык…
Нет! Она не могла ЭТО говорить! Это вообще говорила не она! А кто?
И этот вопрос терзал ее едва ли больше, чем все, что с ней произошло в последнюю страшную неделю. Слышать внутри себя чужие голоса — это, оказывается, цветочки, а вот когда ты вдруг начинаешь сама говорить этим чужим голосом… Или голосами? Ведь их было два, разных…
Когда она слушала кошку, ей казалось, что она сходит с ума. А теперь?
Господи! — Ольга как могла, высоко, задирала голову к высокому равнодушному небу, чтобы слезы, переполнявшие глаза, не пролились на щеки. — Господи, за что? Почему я, Господи? Что я сделала такого ужасного и преступного, что ты так меня наказываешь?
Она мотала головой, как лошадь, которой натянули на голову слепой мешок, рвала рот в немом крике и не замечала, что люди, случайно бросившие на нее взгляд, шарахаются в сторону, словно увидели привидение.
Примерно час назад она услышала, как Витя Шульгин, забравший ее к себе и сразу уложивший в затемненной комнате на диван, говорит по телефону. С кем — она не знала. Да, собственно, это представлялось совершенно не важным. Шульгин, оправдываясь, горячо объяснял, что она, Славина, не была ни обколотой, ни обкуренной, просто — сдали нервы. А потом, уже в конце разговора, просил кого-то не предавать эту встречу огласке. И Ольга поняла, что слухи о ее невероятном «триумфе» уже разлетелись по городам и весям. И это означает, что ее послужной список пополнился богатыми и красноречивыми фактами… Шульгин после этого разговора срочно куда-то сорвался, Ольга сделала вид, что крепко спит, и, как только за ним закрылась дверь, выскочила из квартиры.
Она не знала, куда идет и зачем. Она вообще ничего не знала, кроме одного: ей больше незачем жить. Альтернативы не существовало. Ольга пока была способна размышлять вполне здраво, а потому понимала: еще пара-тройка дней, и она превратится в овощ. Потому что то, что с ней происходило, прогрессировало с невероятной быстротой. Скоро приедет Макс и застанет ее беседующей самой с собой на эзотерические темы. Хорошо, если в момент их встречи она будет говорить голосом добра. А если, как со студентами, в нее снова вселится дьявол? Или она вдруг объявит себя сириусянкой?
— Господи! — закричала Ольга тоскливо и громко. — Господи, помоги мне уйти! Чтобы не мучить себя и других!
— Женщина, вам плохо? — подскочил к ней случайный встречный, напуганный внезапным криком.
— Нет! — Славина взглянула на него дико и отрешенно. — Нет! Не трогайте меня!
Мужик странно попятился и перекрестился.
Ольге снова захотелось завыть, и она сцепила зубы до боли, до зуда, до хруста, чтобы унять это звериное, неподвластное командам мозга, яростное и безнадежное.