— И, тем не менее, это так.
— Знание, которое приходит ко мне неизвестно откуда, насколько оно верно?
— Тебе просто нужно понять источник его происхождения.
— Как? У меня такое ощущение, что я — в трансе. Что у меня — раздвоение личности, вот и сейчас… Ведь я — одна? Как я могу с кем-то говорить?
— Тебе знакомо такое понятие — ченнелинг?
— Нет.
— Channel — канал.
— То есть тривиальное контактерство? Я правильно поняла? Но у слова channel есть другое значение — сточная канава!
— Верно.
— Так как же разобраться?
— Обратись к своей сути. Спроси у той части себя, которая на клеточном уровне знает все.
— Но почему эти знания нельзя открыть нормальным, обычным путем?
— Потому что ты испугаешься и ничего не поймешь. Согласись, ты стала кое-что понимать только сейчас, когда перестала бояться. Именно поэтому ченнелинг происходит в состоянии транса, когда страх исчезает. И это — единственный способ, которым человек может пообщаться с вселенским разумом.
— Способ просвещения?
— Именно. Все учителя, которые известны человечеству, получали свое знание именно так.
— Но все великие священные книги написаны людьми…
— Точнее сказать — записаны. Потому что система знаний, которая в них дается, не от человека.
— Да, все знают, что — от Бога. Только я никогда не задумывалась, как это получено. Выходит, не зря, говоря о чем-то совершенном, мы применяем определение «божественный»? Божественная музыка, божественная картина?
— Видишь, как все просто! Вот и ответ, как отличить истинное от ложного.
— Но… Я слышала, что нацисты тоже получили свои знания свыше. И Гитлер вполне мог успеть сделать атомную бомбу.
— Ответ на первый вопрос — да, на второй — нет.
— То есть не все знания, полученные свыше, доброжелательны к людям? Значит, и знания Рощина — опасны? Но если Гитлеру не дали создать ядерное оружие и уничтожить землю, значит, и Рощину не дадут сделать то, что он замыслил? И я зря волнуюсь?
— Разве ты не поняла, что Бог не может вмешиваться? Он может только направить. Все остальное решаете вы. Сами.
Мрачная темная завеса за окнами машины колыхалась, то распухая и липко приникая к самым стеклам, то съеживаясь и отдаляясь, словно пугаясь женщины, сидящей внутри.
Клубясь и взвихриваясь, туман вдруг осел прямо на воду, укрыв неопрятными рваными клочьями синеву морской глади. И тут же стал превращаться в злые кипучие барашки на гребнях внезапно разыгравшихся волн. Неистовый ветер, тоже явившийся неожиданно из мягкой прозрачности неба, стал яростно срывать белые шипящие хлопья с поверхности кипящей воды, подбрасывая их до самых туч, которые тут же заполонили небо жадными массивными телами.
Смена погоды произошла столь стремительно, что Ольга не успела к ней подготовиться и теперь торопливо и неуклюже пыталась направить в нужное место ясный луч маяка. Непослушная ручка поддавалась с трудом, вернее сказать, почти не поддавалась, и девушке приходилось наваливаться на нее всем телом, еще и подпрыгивая для верности, чтобы хоть как-то увеличить силу давления, которое из-за предметной хрупкости фигуры оказывалось явно недостаточным.
И ей снова мешала постылая, угловатая деревяшка, по-прежнему болтающаяся на груди. Почему она все время забывала ее снять, когда стихала буря? И ни разу так и не удосужилась посмотреть, что за надпись была на ней. Может, оттого, что, когда шторм заканчивался, она так выматывалась от непосильной работы, что тут же засыпала мертвым сном, как убитая? Но в этот раз она посмотрит обязательно! И не просто посмотрит — сорвет ее с шеи совсем! Сколько можно? От этих острых колючих угловв синяках и плечи, и грудь, и руки. Когда нужно изо всех сил удерживать маяк, чтобы он светил в бушующую бездну, об ушибах и ссадинах не думается, не до того. Синяки больно проступают потом, когда работа сделана, но даже разглядеть их как следует, чтобы пожалеть себя, усталость не дает. Наваливается темным тяжелым кулем, прижимает к земле, и все. Полное небытие до следующей бури. Правда, именно поэтому организм хоть чуть-чуть успевает восстановиться. В этом — единственное спасение. И ее, Ольги, и тех, кто нечаянно оказался в темном море во время ненастья…
Девушка почти висела на занозистой шишковатой рукоятке, удерживая пляшущий луч прямо в центре кипящего черного котла. Она знала, что, несмотря на сильный ветер и огромные волны, свет, ее свет, виден издалека. И тот, кто уже отчаялся доплыть до берега и распрощался с жизнью, теперь уцепится за яркую светящуюся нить и, держась за нее, как за прочный спасательный конец, непременно выберется из этого мрачного беспощадного ада.
Наконец, ветер стал стихать, темная жуть воды начала светлеть: это клочья того самого тумана, натешившись, упали вниз и, растворяясь в чернильной мути, осветлили ее до приятного, почти радостного фиолета. Чья-то властная рука раздвинула в стороны вялые тяжелые тучи, и в просторном проеме высокого неба проявились радостные звезды.
Одна из них висела низко-низко и симпатично мерцала, чередуя белые вспышки с нежной голубизной. Один из ее лучей был странно длинным, словно веселая детская рука оттянула, играя, податливый пластилиновый уголок, и звездочка теперь удивленно косила.
Ольга полюбовалась приветливой небожительницей, смахнула со лба влажную вспотевшую челку и больно ткнулась локтем в жесткую деревяшку.
Вот, снова забыла, — укорила она себя. И, изо всех сил пытаясь удержать открытыми слипающиеся глаза, стянула с шеи грубую веревку и повернула деревяшку под свет удивленной звезды.
На плоской неровности фанерного квадрата не было никакой надписи. Только цифра. Кривоватая черная восьмерка, выведенная впопыхах чьей-то неуверенной рукой.
И все?
На секунду даже прошла дрема. Тогда почему в ее снах люди так шарахались от этой деревяшки на шее? Наверное, там было написано что-то еще, но тяжелые соленые брызги, долетавшие из бездны во время многочисленных бурь, которые она пережила здесь, у маяка, просто смыли то самое, важное, существенное, оставив лишь равнодушную непонятную цифру. Значит, она никогда не узнает разгадки. И никогда не поймет.
Ольга неуклюже размахнулась и запустила ненужный кусок фанеры подальше. Однако замах у неверной руки оказался слабым, и дощечка глухо стукнулась о камни где-то совсем рядом. Впрочем, девушку это уже не интересовало. Свернувшись клубочком, она подложила под голову локоть, сильнее подтянула колени, унимая вдруг возникший озноб. И тут же, сквозь вязкое кружево заплетавшего ее сна, почувствовала, что коленям что-то мешает. Твердое и угловатое. Сил, чтобы убрать это лишнее, не осталось совсем, но Ольга все же сделала последнее угасающее движение свободной ладонью. И ощутила, как болезненно натруженная кожа коснулась зазубренного знакомого края.